— А теперь пиши! — резко бросила она, но диктовать стала медленнее: — «И сейчас, когда он волею обстоятельств вынужден был покинуть лагерь, я осталась в одиночестве… Христианские заповеди предписывают во всех испытаниях жене быть всегда рядом с мужем. И коль скоро вами отказано мне во встрече с моим супругом, я полагаюсь на ваше благородство, что Панове рыцари не откажут мне отправиться в Можайск и провести там время до прихода Его Королевского Величества. Всевышний Господь Бог видит все чинимые людьми несправедливости и не оставит всё так по отношению ко мне, ибо остаётся за мной право на московский престол, коронацией обеспеченный и которого никто ещё у меня не отнял».
— Подпиши — Марина, царица московская!.. Написал?
— Да, государыня! — с придыханием промямлил писарь.
— Пани Барбара, наряди с письмом кого-нибудь к гетману.
Рожинский, получив письмо Марины и прочитав его, ознакомил с ним полковников.
— Что скажете, товарищи?
Он рассчитывал на поддержку своих сторонников, чтобы отказать Марине, имея на неё свои виды. Да и так ему было бы легче говорить затем с войском. Полковники же не спешили, отмалчивались. И помощь он получил от Вильковского, от которого не ожидал этого.
Вильковский был из числа первых, кто выступил против его конфедерации. Не подписались за неё и гусары Копыцинского из его полка. За ними последовало и войско Сапеги под Троицей, куда ездили конфедераты. Не выступал Вильковский и за самозванца. Как и Рожинский, он служил ему из соображений выгоды. Очень скоро он понял, с каким мелким авантюристом они спутались, и с того-то времени стал подумывать о возвращении в Польшу. С приездом послов он тут же примкнул к ним, дал согласие на службу королю и теперь всячески старался насолить самозванцу: хотя бы вот так, не пустив к нему Марину.
— Товарищи, не следует нам это делать! — азартно насел он на рыцарей. — Отпустим: в Можайск придёт Димитрий и заберёт её! А мы не в силах будем помешать тому… Кто согласится держать там при ней свой полк?.. Ты? — спросил он Зборовского. — А может, ты?..
Ему на помощь пришёл гетман, и полковники дрогнули, уступили им: все отказали Марине в отъезде.
Рожинский, довольный, долго и признательно тряс ему руку: «Спасибо, Йозеф, спасибо!» — с симпатией к нему, завидуя его статной фигуре.
Вильковский был крепким, с сильными мужицкими руками, без седины, хотя был уже далеко не молод. Природа была щедра к нему: оставила ему на зрелый возраст здоровье и румянец юноши. И полковник не скупился, щедро растрачивал этот отменный дар. Он был социанист[87]
и радикал, был убежден, что после смерти ничего уже не будет. В Бога он не верил, семейную жизнь не выносил и развлекался тут борзыми. Вино не обходило его стол, и русских баб достаточно хватало в городке. Он гонял на подмосковных полях зайцев, лисиц, крестьян, травил собаками кого хотел. Устраивал он набеги и на дальние заволжские деревни, в ещё не разорённой смутой стороне.Едва лишь королевские послы ушли из Тушино в середине января, как по городку поползли вновь разговоры, что зря, дескать, они отстали от Димитрия; он хотя и такой-сякой, но царь, и от него можно получить неплохое жалованье; вот сядет на Москве — и всё уладится. И всё больше становилось тех, кто был бы не прочь опять столковаться с ним о службе. И силой, под их давлением, войско снарядило к Димитрию гусар. Повёл их ротмистр Тышкевич. И за много вёрст до Калуги большой казачий разъезд самозванца перехватил его отряд.
Завидев немногочисленную группу всадников, казаки ощетинились пиками и устремились с гиканьем в атаку. Гусары остановились и выбросили навстречу им белый флаг. Казаки придержали коней и, настороженно оглядывая гусар, подъехали к ним. Когда же они узнали, что это послы из Тушино, то повернули с ними назад в Калугу.
Весть о том, что к Димитрию идут из Тушино с переговорами гусары, разнеслась по городу ещё до подхода Тышкевича. И у крепостных ворот его отряд осадили со всех сторон волонтёры Казимирского.
— Panowie, dzień dobry![88]
— послышалось родное, польское…— Что с городком?..
— Как Рожинский — упорствует?
— Как стенка, panowie!..
Калуга оживлённо шумела, забитая вооружёнными людьми. Повсюду таскались в серых армяках донские казаки. Поменьше было видно боярских детей. То тут, то там мелькали касимовские татары, башкиры и ещё бог знает какие-то рубаки-молодцы.
Окружённый гусарами и казаками, отряд Тышкевича с трудом добрался до хором Димитрия, медленно продираясь по узким улочкам. Около двухъярусного деревянного терема по-. сланцы спешились. И Тышкевич с гусарами и казачьим атаманом впереди поднялись по крыльцу, украшенному резьбой и позолотой.
В проходной горнице, широкой, с перерубом, пировал Димитрий с дворянами и атаманами. И тут же за столом Тышкевич сразу приметил знакомые физиономии ногайских мурз. Их он не раз видел вместе с Урусовым в Тушинском городке.
«Почему они здесь, когда Урусов-то с послами уже под Смоленском?» — машинально отметил он.
Димитрий обернулся на стук двери, узнал его, поднялся из-за стола, пошёл к нему навстречу.