Вторжение в Московию

— Деревушка?.. Да нет же — там село!

— Как называется?.. Рахманцы?.. А-а!

И оба войска сошлись здесь, на широком поле: под звуки труб, удары тулумбасов. И кадные набаты, огромные, из меди, обтянутые телячьими кожами, загудели оглушительно, распугивая зверьё и птиц, крестьян в окрестностях.

Здесь места нет для робких, тонкостей, здесь сила, грубая, ломала и решала всё.

Сапега поставил в центре войска две тысячи латников. С боков его фронтальных рядов расположились семь тысяч казаков. А где-то сзади встала пехота, при ней орудия, полукартауны, осадные единороги. Они стреляют ломовыми ядрами и за версту пускают гранаты. С пехотой и пушкарями шёл пан Лисовский. И с ним же шли отряды конных, головорезов его летучих, наводя ужас на села и деревеньки.

Полки латников Сапеги томились долго, стоя неподвижно в центре фронта. Лишь по бокам его ходили группы конных.

Войска стояли, испытывая терпение друг друга. Лениво перекликались пушки, и ядра медленно летали, да падали все мимо цели, шипели, как змеи, остывая. Вон там пальнули из мушкетов. И кто-то из охотников подраться сошёлся почти что в одиночку. На поле творилось что-то несуразное: никто не хотел сражаться и лишь задиристые лезли в драку. Затем всё разом изменилось. Конные полки Сапеги двинулись в атаку, но пошли как сонные и слабо надавили на большой полк русских. Тот устоял и даже подвинулся вперёд. Вот-вот фортуна, изменчивая дама, перейдёт на сторону его.

Но в дело тут вступил Лисовский с казаками. Зашёл он в тыл неприятелю, в тыл Шуйскому. Сторожевой полк прозевал его, пропустил за спину полкам, дерущимся в рядах передних. И отрезал он, пан Лисовский, лихой наездник, полки Шуйского от лагеря их.

Ряды Шуйского дрогнули, когда по ним прокатился панический слух: «Отрезали!..» А тут ещё и латники Сапеги ударили им во фронт. И с поля боя бегство началось…

В тот день Сапега не стал преследовать бегущего противника. Он двинулся дальше, пришёл под Троицу. Там крепость встретила их. Она, как будто существо живое, взирала холодно на пришлых своими узкими бесчисленными амбразурами.

Сапега объехал с полковниками вокруг монастыря и понял по амбразурам, высоте и толщине стен, что это существо просто так не дастся им.

— Делать всё основательно! — приказал он.

И его полки, оцепив петлей осады обитель Сергия, святыню русских, начали рыть траншеи, ставить туры, возводить брустверы и шанцы. Затем снарядили и испытали тяжёлые пушки, полукартауны: ударили по крепости. И восемнадцатифунтовые ядра отскочили как мячики от стен, игриво высекли фонтанчиками пыль.

Опробовав так свой арсенал для приступа, Сапега прекратил обстрел.

Уже подошёл к концу октябрь. И стало сыро, холодно ночами. Зима пугала, скорая, снегами и метелями. Вот-вот завоют волки по ночам, тоска и скука явятся на землю.

И вот в одну такую ночку, тёмную, безлунную, ненастную, когда на свете жизнь становится немилой, когда в кабак лишь тянет, кругом всё мерзко, гадко, всё вязнет в слякоти осенней, в польских лагерях началось оживление как раз под самое утро, когда сон клонит голову к земле и часовые засыпают стоя.

Движение огромной массы людей, даже лёгкое, не скрыть. Но этот шум не доходил до стен обители, казалось, обречённой погибнуть этой ночью в огне на приступе.

Наконец все полки разобрались, встали по местам и двинулись к стенам, всем оснащённые для штурма. Без шума, не стукнет карабин, и не ударит глупый барабан, и не взревёт горласто флейта не по случаю, ночь спутав с днём, не звякнет вздорно сабля, ни вскрика, ни говора, лишь вздохи. И столь же тихо ругань шёпотом, проклятия сквозь зубы, когда нога вдруг ступит не туда…

И так подошли, под стенами они уже, шершавыми на ощупь и холодными. По ним хоть чем угодно бей: всё тупо, ни звука, всё гаснет в двухсаженной толще из кирпича. И тут же, без промедления, упали на стены лестницы для штурма где-то там, высоко, в темноте и неизвестности. По ним уже карабкаются смельчаки, молчком, пыхтят лишь от волнения, и нервно ожидают все заполошных вскриков со стены…

Но не проспали защитники ночного штурма, узнали заранее всё от лазутчиков. К тому же догадались и по затишью в последние деньки.

И вот посыпались со стен потоком камни на ловких смельчаков, и бочки полетели вниз, заухали, кололись, разбрызгивали в стороны смолу, огонь и вонь ещё какую-то… Ночь осветилась, как звёздами, красиво, гибельно, тьмой факелов. И катапульты противно, как поросята, завизжали: по ним скользнули валуны. Ударили там также топоры, и затрещали лестницы. Звон сабель искрами метнулся по стене. И смельчаки слетели вниз, за ними рухнули и лестницы.

Проснулись пушки на стене, картечью отпугнули всех наступающих.

Так был отбит вот этот первый натиск людей вооружённых.

И воины Сапеги отошли назад, на исходные позиции. Там вновь они разобрались кому и за кем идти, и, взяв лестницы, опять пошли на приступ. Всё также, в темноте пошли они, всё так же сыро было, всё так же тихо шли, всё так же тащили за собой для штурма всё, но уже знали, что их там ждут.