Вулканы над нами

«Бьюсь об заклад» все еще пользовалась дурной славой, но Грете очень хотелось туда зайти. Потом мы перебрались в «Благородного клиента», потом в кантину, которая называлась «Я жду еще одной встречи», и, наконец, в четвертую, под вывеской «Ты да я». Здесь было спокойно, почти уютно, и сильнее ощущалась романтика ночной Гвадалупы. В свое время кантина пострадала от пожара и потом была перестроена так, чтобы по возможности походить на салун прошлого века где-нибудь в Додж-Сити, как нам показывают его в кинокартинах. Здесь был постоянный гитарист, просидевший много лет в тюрьме за убийство неверной любовницы. Были также постоянные девицы, все с трагическими лицами и прелестными темными волосами. Мы уже выпили по стаканчику агуардьенте в каждой из предыдущих кантин, и когда пришли в «Ты да я», то оба были в отличном настроении, и я закусил удила. У меня мелькнула мысль, что было бы недурно уговорить Грету не ездить в Кобан и остаться со мной. Однако даже в приподнятом настроении я остерегался поддаться этой мысли безоговорочно. Легкий алкогольный туман еще прорезали вспышки осторожности и здравого смысла. Я еще понимал (правда, с каждой минутой все менее), что ничего хорошего из этого не получится. Ради собственной безопасности нужно было держаться двухдневного срока, назначенного самой Гретой.

Гитарист, низкорослый, пожилой, кроткого вида мужчина, поднялся и запел с большим чувством о любви и измене — коронный репертуар латиноамериканских менестрелей. Должен сознаться, что песня и выпитое агуардьенте пробудили в моей душе грусть.

До того как покинуть Гватемалу, я три раза, каждый раз ненадолго, сходился с Гретой; был даже момент, когда я собирался жениться на ней. Со времени нашей последней встречи минуло два года.

Когда Грета была со мной, она преспокойно изменяла мне с другими, а когда сходилась с другими, то столь же безмятежно изменяла им со мной. Меня злило больше всего, что она хранила при этом такой невинный вид, что не верить ей было невозможно. Если она попадалась так, что уловки не помогали, она заявляла, что не вольна в себе, и довольно туманно ссылалась на какую-то наследственность.

Должно быть, рогатость моя бросалась всем в глаза; у гватемальцев есть поговорка, что рогача даже собаки чуют. Во всяком случае, в тех кварталах города — обычно возле вокзалов, — где промышляют уличные фотографы, продавцы дешевых украшений и прорицатели счастья, — гадальщицы не раз бормотали предостерегающе, когда я проходил мимо: «No es el engano sino la duda que mata», что значит «убивает не измена, убивает сомнение». Испанское perfidiosa — вероломная — очень хорошо характеризует Грету, хотя это слово гораздо мягче своего английского синонима и даже может иметь оттенок ласкового укора. При всем том она была великодушна, сострадательна, добра к своим ближним, короче говоря, обладала множеством добродетелей, кроме одной, самой Главной и важнейшей для человека — верности. Неверность в любви и физические ее последствия отдали Грету на произвол страшных старух, которые своими манипуляциями лишили ее материнства. Пытаясь разобраться в характере Греты, я подумал, что было бы ошибкой сводить ее роковую слабость к одному лишь темпераменту. Ею владела почти болезненная страсть быть любимой. Она искала не только наслаждения. Она не в силах была вынести будней, которые приходят на смену даже самой пламенной любви, и, как только чувствовала их приближение, начинала приглядывать другого возлюбленного. Причем разборчивостью она не отличалась — черта, характерная для очень эмоциональных натур.

Агуардьенте служило хорошим подспорьем для моих дум, заунывные баллады гитариста находили отзвук в моей душе. Меня спас один из гуляк, который, пресытившись любовью и изменами, опустил монетку в радиолу-автомат. Раздались звуки пасо-добла, используемого здесь как противовес чрезмерно меланхолической музыке..

Грета, которая редко предавалась грусти, сказала, что хочет танцевать. Потанцевав, я пришел в себя. Оглядевшись вокруг, я тотчас же отметил, что гуляк в кантине много больше, чем обычно; за столиками сидели ладино, которых я видел впервые. Лица у них были еще более разбойными, чем лица завсегдатаев, и у некоторых, хотя я издал приказ, запрещающий носить огнестрельное оружие, карманы подозрительно оттопыривались. Трудно было сразу разгадать, что происходит, но было ясно, что придется прибегнуть к чрезвычайным мерам. Если в остальных барах было то же, значит, город наводнен головорезами.