Вулканы над нами

Оба ладино снова придвинулись к радиоле и по-прежнему, не отрывая глаз, следили, как рычажки, ловко ухватив новую пластинку, кладут ее на диск проигрывателя. Игла заковыляла по разбитым бороздкам, послышался уже знакомый храп тигра, потом загремели струны космической гитары. Ладино словно осели.

Тела их утрачивали напряженность и угловатость по мере того, как музыка заполняла необъятную пустоту души. Они двигались как будто в полусне. Второй ладино ласково оглаживал сверкающие бока радиолы, словно это была его любимая девушка.

Я неслышно отделился от них и подошел к дверям. В этот миг из-за угла показались кавалеристы моего патруля. Я вышел на улицу, они увидели меня.

Виджилянты еще парили над землей, убаюканные чудовищной какофонией гитар, когда солдаты вбежали в кантину и разоружили их. Сержант Кальмо, улыбающийся и свирепый, поставил их у стенки, приказав держать руки на голове. Затем вышел ко мне через низкую вращающуюся дверь и отрапортовал:

— Жду дальнейших приказаний, капитан.

— Спроси их, почему они не сдали оружия, когда в городе объявлено военное положение? — приказал я. Я знал: то, что последует сейчас, не доставит мне удовольствия. Я вошел в кантину вслед за сержантом. По знаку Кальмо хозяин выключил радиолу.

— Почему вы вооружены, осквернители материнского ложа?

Сержант задал свой вопрос тем ненатурально спокойным голосом, которым почему-то принято вести допрос в Гватемале. И первый и второй ладино были выше его; на голову. Ладино с тиком мрачно замигал, но ничего не ответил.

— Ты слышал, что я сказал, осквернитель материнского ложа?

— Я не оглох, сыночек.

— Дай ему.

Один из кавалеристов, тяжело ступая, пересек комнату, примерился и ударил ладино по, лицу. Он тоже был приземист, и ему пришлось вытянуться во весь свой рост, чтобы удар пришелся по цели. Ладино не шелохнулся, словно ударили не его.

— Почему ты вооружен? — спросил Кальмо ласковым голосом.

Сведенный тиком глаз ладино слегка приоткрылся.

— Хочешь знать, как меня зовут?

— Зачем?

— Для того, сыночек, чтобы обращаться ко мне, как того требует вежливость.

— Дай-ка ему еще, — сказал Кальмо. — Как следует.

Улыбаясь во весь рот, кавалерист подошел вплотную к ладино и стал бить его по лицу, неуклюже размахивая кулаками. Я заранее решил оставаться безучастным и боролся с подступающей тошнотой. Кальмо обернулся ко мне с притворной растерянностью.

— Осквернитель материнского ложа не хочет разговаривать с нами, капитан.

Голова ладино моталась вправо и влево от сыпавшихся ударов.

— Хватит, — сказал Кальмо. — Теперь побеседуем.

Голова ладино вернулась в вертикальное положение, подобно остановленному маятнику.

Он пошарил пальцем во рту и, вынув выбитый зуб, стал разглядывать его любовно и не без удивления, словно это была жемчужина, найденная им в морской раковине. Потом криво усмехнулся распухшими губами и мотнул головой.

— Если хочешь, чтобы я отвечал, обращайся ко мне, как того требует вежливость, — сказал он.

«Он все еще играет свою роль из ковбойской мелодрамы, — подумал я. — Живая жизнь в этих странах с каждым годом вез больше приспосабливается к шаблонам, насаждаемым кино. Кроме того, мозг этого человека затуманен марихуаной».

Сержант Кальмо вытащил из кобуры револьвер и ухватил его за ствол, но потом передумал и огляделся вокруг, ища чего-нибудь потяжелее. Второй ладино, стоявший облизывая губы, решил вмешаться.

— Уверяю вас, джентльмены, что мой друг охотно будет отвечать на ваши вопросы. Стоит лишь подойти к нему немножко помягче…

— Кто спрашивает тебя, скотоложец? — повернулся к нему Кальмо.

— Плюнь, — сказал первый ладино. — Или забыл поговорку: научи свиней ходить на двух ногах, и все солдаты будут хрюкать.

Теперь все смотрели на него. Хозяин привел своих детей, чтобы они могли насладиться зрелищем; солдаты почти плясали на месте от волнения. Сержант поднял высокий табурет, стоявший у стойки бара, и я почувствовал спазм под ложечкой. Я знал, что стоит мне обнаружить хоть малейшую слабость или чувство жалости, и я не смогу больше командовать этими людьми. Тошнота то подкатывала к горлу, то отступала. Надо было чем-то побороть ее.

Я стал думать о том, что страдания отдельного человека тонут в океане боли и страданий, которые люди испытывают сию минуту во всех концах мира. Вот сейчас, в этот самый момент, сотни маленьких детей плачут, отданные во власть насильников, тысячи женщин умирают в муках от несчастных родов, миллионы больных раком взывают о спасении. Жрецы фанатических религий, удерживающие в своей власти третью часть человечества, терзают свои жертвы, ломают им кости, пытают и бичуют во славу господню. Мужчины, женщины и дети гибнут от напалмовых бомб, от пуль и штыков в малых войнах и восстаниях, о которых наши газеты трусливо умалчивают. Карательные войска высаживаются на африканском побережье, в Китае происходят социальные преобразования, и полиция во всем мире изобретает новые, все более действенные средства допроса арестантов.

Муки одного человека всего только крохотный атом в терпящей бедствие вселенной.