Вулканы над нами

— Я все же считаю, — сказал ладино, — что каждый джентльмен вправе быть сам по себе. А почему бы и нет? Разве он не имеет на это права? Вот вам, я знаю, будет неприятно, если кто-нибудь увидит вас в компании с человеком, ну, скажем, недостаточно образованным, таким, как я. Вы не можете этого отрицать.

Тик заиграл у него на лице с удвоенной силой и, подобравшись к глазу, почти закрыл его.

Другой глаз глядел прямо на меня из-под прищуренного монголовидного века. Я с опаской следил за возраставшей нервозностью моего собеседника. Только я решился снова наполнить его стакан, как он взял бутылку у меня из рук и сказал с горькой усмешкой:

— Что я вижу? Агуардьенте самой дешевой марки.

Мы пили «Санта-Маргерита», изделие местной самогонной промышленности, крепкий, дурно очищенный алкоголь, который стоил на десять центов дешевле «Националя» с государственного завода.

— Я всегда считал, — сказал я, — что джентльмены вашего склада любят напитки покрепче.

— Не угодно ли будет вам объяснить, что вы имели в виду, когда сказали «джентльмены вашего склада»?

— Ну, как вам сказать… — Я медлил, подыскивая такое определение для подонков, проводящих в подобных салунах половину жизни, которое не задело бы моего собеседника.

Я вспомнил также, что многие ладино не выносят намеков на смешанную кровь, текущую в их жилах. — …могу уточнить, если хотите: я имел в виду людей, привыкших жить на свежем воздухе.

— Вы имеете в виду бедняков, не имеющих крыши над головой, для которых гордость служит единственным укровом?

Тик исчез с лица ладино. Он почувствовал, что выбрался из тупика, и слегка отодвинулся в сторону, чтобы свободнее действовать.

Я лихорадочно размышлял, как мне уберечь чувствительное самолюбие ладино, которое он подставлял под удар с такой готовностью и надеждой, и подсчитывал, сколько времени мне нужно продержаться, пока подъедет мой конный патруль.

Стакан стукнулся об пол, ладино с отвращением глядел на темную лужицу, растекавшуюся по сосновой хвое. Он взял бутылку и стал угрюмо изучать этикетку.

— Это пойло — не для джентльмена. Пусть его пьют кабронес.

Дверь завертелась, отбрасывая на нас узкие полосы тени. Ладино поднял глаза, я — тоже.

В дверях стоял еще один виджилянт в полном вооружении — маузер за плечами, пистолет с перламутровой инкрустацией в кобуре, мачете у пояса. Он снял шляпу, поклонился дважды и направился к нам, осклабив с чудовищной учтивостью желтые зубы. Мой ладино поставил бутылку на место и ответил на поклон с чрезвычайной церемонностью; так, наверное, раскланивались губернаторы провинций на приеме у вице-короля. Вновь прибывший увидел бутылку, и лицо его преобразилось.

— Что я вижу, «Санта-Маргерита»! Вы разрешите мне, джентльмены?

Он взял стакан, наполнил его, опрокинул в рот, крякнул от удовольствия, слизнул соль с руки и огляделся кругом.

— Почему нет музыки?

В углу стояла огромная автоматическая радиола; над ней был установлен игрушечный кукольный театр; а еще выше висели изображения святых, украшенные увядшими цветочными гирляндами, и теплилась свеча. Второй ладино подошел к радиоле и почтительно похлопал ее по сверкающим бокам.

— Увы, джентльмены, должен признаться, я не обучен грамоте. — Он оглянулся на нас и скорбно покачал головой. — Не поможет ли кто из вас?.. Видите ли, я без ума от «Прощай, блаженство» в исполнении Негрете. Если в здешней программе его нет, тогда послушаем «Смертный грех».

Мы с моим ладино обменялись взглядом и направились к радиоле. «Прощай, блаженство» нашлось. Второй ладино опустил пятицентовую монету в контрольное отверстие, и оба они придвинулись к радиоле, стараясь сохранять равнодушное выражение лица, но на самом деле боясь упустить из виду даже малейшее движение рычажков, которые, как живые существа, выбрали намеченную пластинку и установили ее на диске проигрывателя. Занавес кукольного театра взвился, крохотные запыленные фигурки музыкантов склонились к своим инструментам, потом послышалось мощное мурлыканье электрического механизма, и Хорге Негрете запел. Оба ладино одновременно протянули руку, чтобы усилить звук, и все, что было в комнате, завибрировало в унисон с поющим голосом. Кукольные музыканты дергались и взмахивали смычками. Негрете хрипло умолял кого-то утолить его жажду хоть каплей любви. Иголка проигрывателя двигалась по вращающейся пластинке, подползая все ближе и ближе к пролегавшей посредине ее гладкой полоске, таившей для меня опасность, а я отсчитывал минуты и со страхом гадал, расслышу ли в этом ужасающем шуме стук лошадиных копыт о мостовую.

— Песня бесподобной красоты, — прокричал второй ладино. — Другой такой не найдешь. Давайте пустим ее еще раз.

— Лично я нахожу, что Негрете еще лучше в «Марии Долорес», — проревел в ответ мой ладино. — Нет ли здесь этой пластинки?

Он наклонился, всматриваясь с видимым усилием в список репертуара; из заднего кармана его брюк торчала рукоятка пистолета какой-то старой системы.

— Да вот она, — сказал я. Монету я уже держал в руке.