Вулканы над нами

Во многом здесь повинен мой отец. Он держал меня на ферме, пока мне не исполнилось двадцать семь лет. Когда я вырвался на простор, я понял, какой кус жизни пропал у меня ни за что. Да, я давно хочу вас спросить, вы любите охотиться на крупных хищников?

— Люблю, — сказал я. — Но боюсь, что от меня будет мало проку. За всю свою жизнь я не убил ни одного.

— Я потому вспомнил, что как раз на этом месте мы в прошлом году застрелили великолепную пуму. Чтобы охотиться на этих зверей, нужно завести хорошего помощника. У нас в городке есть аптекарь-ладино, который без ягуара не возвращается. Я с ним ходил на ночную охоту целый год. Ягуаров хватало. Некоторые были величиной с пони. Это было за год до того, как я увлекся авиацией. Все-таки давайте выберем вечерок и отправимся вдвоем на ягуаров.

— Буду очень рад, — сказал я. — Мы не опаздываем?

— Еще уйма времени, — сказал он.

Он поглядел на часы и, как видно, о чем-то вспомнил. Затем порылся в боковом кармане рубашки и поднес руку ко рту. Адамово яблоко поднялось у него под подбородок и упало снова. Он почувствовал мой взгляд.

— Эти новые тонизирующие пилюли недурны, — сказал он, — во рту от них не сохнет.

Правда, действуют ненадолго, как-то сразу выдыхаешься. Я плохо спал ночь.

Дорога круто пошла вверх. Элиот переключил скорость, и машина стала карабкаться по неровным пластам застывшей лавы. Деревья остались внизу, нависший над нами конус вулкана вдруг вышел из тумана, черный, как чугун.

Дорога поднималась по обнаженному склону из пепла и застывшей лавы, который как бы упирался в самые высокие из стоявших внизу сосен. Еще ниже лежала плотная поверхность джунглей; джунгли сжимались и разжимались под легкими порывами ветра, словно мускулатура пресмыкающегося, скрытая чешуйчатой оболочкой. Несколько хищных птиц с ярко-сизым оперением ныряли и кружили в небе; их распластанные крылья просвечивали на солнце.

Вдруг в горах открылась расселина, и мы на минуту увидели озеро Теньючин, темный водяной гамак, подвешенный на двух дальних вершинах.

Когда мы прибыли к кратеру, не сразу можно было понять, что происходит. Я представлял себе этот конечный пункт нашей поездки, где должен был разыграться ее драматический финал, в виде открытого плато, ниспадающего к роковой пропасти, у края которой силуэтами вырисовываются действующие лица трагедии, — что-то подобное я видел в одном плохом фильме. На самом деле, уплощенная вершина горы была пересечена отлогими темными дюнами и грудами выветренного шлака, а сам кратер, когда мы подошли к нему, больше всего походил на пустой резервуар с черным днищем, редко обсаженный по краям каким-то колючим кустарником. Местность была такова, что дальше своего носа ничего увидеть было нельзя.

Когда горная дорога пришла к концу, перед нами мелькнули спины полицейских, поднимавшихся к кратеру, ссутулившиеся неряшливые фигуры в выцветшем хаки. Они перебрались через гребень лавы и сразу исчезли из виду, как видно спустившись в лощину. Потом нам попался солдат, ведший лошадь в поводу. Индейцев не было видно.

Джип не смог ехать дальше по неровной лаве, мы вышли и двинулись пешком. Из-за куч шлака дул сильный холодный ветер. Рубашка и брюки Элиота облепили его так, что ребра и коленные чашки были видны как нарисованные, а кости таза выпятились под впадиной живота, словно он нес маленькую скамеечку, укрепленную на бедрах. Он скакал по неровностям лавы, как горный козел, хотя высота вулкана была тринадцать тысяч сто три фута, а на подобной высоте мышцы теряют половину своей эластичности и дышишь так, словно только что пробежал стометровку.

— Как вы думаете, где эти типы могли попрятаться? — спросил он.

Он взбежал на невысокий холм; я шел следом, тяжело переставляя ноги; в башмаки набивалась острая лавовая крошка. Мне чудилось, что где-то поблизости, скрытые за этими дюнами, которые могли бы украсить пейзаж в преисподней, индейцы дают свой последний бой, а потом, как велит обычай, ищут почетную кончину в самоубийстве, бросаясь в кратер вулкана. Позже я узнал, что как раз кратер Тамансуна не годится для этой цели.

Когда, в конце концов, мы обнаружили одного из шаманов, дела наши пошли самым будничным порядком. С ним уже толковали двое полицейских, один из которых мог сойти за шестнадцатилетнего мальчугана. Тот, что постарше, объявлял шаману судебное решение, жестикулируя и пожимая плечами с видимым отвращением, словно читал нотацию пьяному забулдыге, которого поймал за стиркой грязного белья в общественном водоеме. Молодой сгорбился под тяжестью надетого через плечо огромного старого маузера и озабоченно улыбался.

Старик индеец стоял спиной к своему алтарю, вертя головой направо и налево и поджимая то одну ногу, то другую. На нем был изношенный черный плащ и штаны, доходившие до колен. Кривые исхудалые голени и кисти рук были покрыты незаживающими язвами, которыми так часто страдают старые индейцы в результате хронического недоедания. Элиота заинтересовала шляпа шамана.

— Господи боже, полюбуйтесь на его головной убор! — сказал он.