Вулканы над нами

К столу подали дюжину индеек, зажаренных на вертеле, и мы поели на славу, запивая индеек домашним агуардьенте, чуть-чуть отдававшим, как всегда, черной патокой. Местные землевладельцы и их управляющие, — когда в отсутствие помещиков они оставались за хозяина, — любили щегольнуть щедрыми публичными пиршествами. Я сидел во главе первого стола, по правую руку от меня — священник, дон Анастасио, по левую — дон Игнасио. Дальше расположились домашние слуги, строго по ранжиру, а в самом конце стола теснилась мелкая челядь и приживалы. Женщины прислуживали пирующим, но сами за стол не садились. Индейцы, в согласии с обычаем, не должны были подходить к своему столу, пока хозяева не закончат трапезы. Агуардьенте скоро возымело свое действие. Приживалы в дальнем конце стола поднимались один за другим и произносили краткие речи, благодаря за угощение. Ко мне подводили мальчуганов в новеньких хлопчатобумажных костюмчиках, прямо из лавки дона Армандо; они кланялись мне и присягали в верности. Дон Игнасио где-то раздобыл гитару и с чувством спел о тщете любви. Священник-ладино принялся было рассказывать притчу о блудной сыне, относя ее, как видно, к индейцам, которые тем временем стали понемногу собираться, — и вдруг уснул, разинув рот и оскалив зубы. Полный месяц выплыл из-за горного хребта и осветил долину; под столом у наших ног начали резвиться светляки; с шипением взлетели в небо и рассыпались первые ракеты. Крупные празднества в поместьях требуют пышности. Только тогда владельцы финка чувствуют себя подлинными феодалами. Я вспомнил, что пять лет тому назад и я придавал этому какое-то значение. Теперь же, несмотря на ободряющее действие алкоголя, я был более смущен, нежели горд, своей ролью феодального властителя.

Нынешнее пиршество, в отличие от всех прочих, которые я вспоминал, имело особое символическое значение. Праздновалось не только мое возвращение, но и возвращение старого порядка. Дон Игнасио так обставил приглашение индейцев, что они могли либо/ прийти к столу, либо остаться дома. Если они примут наше угощение, значит, они склоняют голову. Сейчас у второго стола собралась редкая толпа индейцев, человек в пятьдесят; на две трети толпа состояла из женщин. Дон Игнасио, отложив в сторону гитару, громовым голосом отдал необходимые распоряжения, и слуги вынесли из дома и поставили на второй стол горшки с дымящейся посолен бутылки с агуардьенте. В толпе пеонов началось легкое движение. Сперва одна женщина, за ней другая двинулись к столу; потом остановились. Слуги принесли миски и стали орудовать разливательными ложками. Индейцы стояли неподвижно. Дон Игнасио помахал рукой.

— Что ж, друзья, вот вам угощение. Маловато на этот раз, но вы ведь знаете, у нас и у самих не густо. Так что не обессудьте.

Из толпы индейцев вырвалась женщина. За спиной у нее был привязан младенец. Она подбежала к столу и схватила миску с посоле.

Следом кинулась вторая женщина. Потом все женщины побежали к столу. Исхудалые, с изможденными лицами мужчины еще крепились.

Гости за нашим столом расположились поудобнее, чтобы следить за ходом этой незатейливой драмы. Вот одна из женщин потащила своего мужа за руку. Кто-то захлопал в ладоши. Я почувствовал, что задыхаюсь от стыда.

Сопротивление было сломлено, толпа распалась. Мужчины и женщины, отталкивая друг друга от стола, боролись за каждую миску посоле. Я не заметил, когда они принялись за агуардьенте, но опьянели они мгновенно. Женщины, пошатываясь, отходили от стола, некоторые валились, словно сраженные пулей, и я снова убедился, что пьяная индианка, если у нее за спиной привязан младенец, всегда падает ничком.

За нашим столом послышался смех, некоторые аплодировали пьяным выходкам индейцев.

Когда я встал из-за стола, все почтительно поднялись, а дон Игнасио проводил меня в дом и спросил, какие будут распоряжения на завтра.

Когда я ответил, что с утренним поездом уезжаю в Гвадалупу, дон Игнасио заплакал. Что мне было сказать ему? Все равно он ничего бы не понял. По его понятиям, да и в глазах большинства помещиков, он был превосходным слугой. Стоило ли тревожить старика рассуждениями, основанными на понятиях, совершенно ему чуждых? У меня все равно не хватило бы храбрости выложить ему свои чувства, сказать, что родной дом не вызвал у меня ничего, кроме нестерпимого отвращения.

К нам подбежал мальчик и сказал, что пьяные индейцы начали между собою резню.

Я оставил чемодан у конторки портье в «Майяпане» и прошел прямо в бар. Там была Грета. Она сидела на высоком табурете у стойки, полуобернувшись и поглядывая на дверь, точно я назначил ей здесь свидание и опоздал на две минуты. Я подошел и пожал ей руку, стараясь ничем не выдать своего волнения.

— Алло, милый, — сказала она.

Она откинула голову для поцелуя, но я сделал вид, что ничего не вижу. Мне было приятно сознавать, что на этот раз я полностью владею собой. Никаких других чувств я не испытывал, разве только еще легкое удивление от встречи.

— Уже вернулась?

В баре было полно народу, и мне нетрудно было играть свою роль.

— Я пробыла там недолго, да?