Вулканы над нами

— Его расстреляли. Меня тоже сперва хотели расстрелять. Потом передумали и решили остричь мне волосы. Но в тайной полиции за меня заступился какой-то старый немец. Что ж ты молчишь? О чем ты думаешь? Ты считаешь, что в моем положении можно было поступить иначе?

— Не знаю, что тебе сказать. Может быть, и нельзя было.

— Когда умер отец, я осталась совсем одна. Что мне было делать? В Германии у меня никого нет, да и языка я не знаю. Видел ты в Гватемале хоть одну девушку, которая жила бы без поддержки?

— А почему ты сразу не вышла замуж? За тобой ухаживали самые лучшие женихи, я прекрасно помню.

— Но никто из них не женился на мне. А почему? Потому, что я не была девственницей. После того как меня соблазнили, я сразу перестала быть «партией» для юноши из так называемого хорошего дома. Все они на той стадии культуры, когда им требуется кровь на простыне. Ты же отлично знаешь. Без этого они согласны считать тебя interesante[14], но ты уже не distinguida[15]. А если ты не distinguida — ты уже не дама общества. Скажи, почему ты не женился на мне? Ведь я пошла бы за тебя, ты это знаешь.

— Из-за оскорбленного самолюбия. Так я думаю. Послушай, ты любила Варела?

— Нет. Но он мне чем-то нравился. Он был внимателен ко мне.

К чему эти вопросы? Все равно Грета не скажет всей правды. Я подумал о Варела, человеке с холодным рассудком и холодным сердцем. Он был небольшого роста. Его прозвали «Маленький Казанова», и он охотно принял эту кличку. Он хвалился, что слава о его распутстве помогала ему одерживать победы над женщинами. Наверно, так и было. Говорили, что он пытал заключенных, но кто может доказать это? Подобные обвинения выдвигаются против каждого начальника полиции после крушения режима. Если в нем была хоть единая капля чего-то хорошего, Грета ее нашла. А если и не нашла, то вообразила, что нашла. Может быть, и у такого Варела что-то есть за душой. Кто знает?

Мне сильно захотелось выпить. Я позвонил коридорному. Когда он принес еще джину, Грета взяла у него бутылку, налила себе полстакана и выпила в два глотка.

— Ну вот я и пьяна, — сказал она торжествующе. — Пьяна как стелька.

Джин еще не успел попасть к ней в желудок.

Когда она так дурачилась, меня всегда охватывала невольная жалость.

— Сейчас я выложу тебе все, что я думаю.

Она мелодично икнула. Я отобрал у нее бутылку и налил немного себе.

— Тебе, конечно, невдомек, что кроется за всем этим?

— За чем этим?

— Почему я так с тобой говорю. Рассказываю о своем темном прошлом и тому подобное.

— Что же за этим кроется?

— То, что и всегда. Я не в силах вынести твоего равнодушия. Ты убиваешь меня своим равнодушием.

Боюсь, что я не так уж равнодушен.

В дальнем уголке сознания, который еще сопротивлялся напору чувств, я обсудил создавшуюся ситуацию и был вынужден признать свое поражение. Микроб этой любви, этой бессмысленной, безнадежной, обреченной любви, в который уже раз оказывался неистребимым.

Я праздновал его гибель, а он лишь замирал на время и при первом же случае снова принимался бушевать в моей крови. А быть может, я сам бессознательно охранял его, жаждая втайне нового приступа лихорадки. Единственным шансом на спасение было бегство. Отъединенный от Греты, я выработал бы в своем организме спасительные антитела, которые помогли бы мне противиться болезни. Да, надо бежать… А пока… Я обнял ее за плечи и притянул к себе; внутри меня все трепетало.

Я услышал, как Грета сказала:

— Почему мы не встретились в самом начале?

Почему? Это был первый великий вопрос, распахивающий ворота для тысячи других. Призрачные оправдания одно за другим проходили у меня в голове. Я вспомнил двух своих друзей, мужчину и женщину. Они не дрогнули под пыткой в гестапо, но оказались малодушными под пыткой любви. Выпитый джин тоже пришел мне на помощь. Сейчас я жалел все грешное, заблудшее человечество. Кроме того, близость Греты сильно волновала меня.

— Милый, не прогоняй меня. Позволь мне побыть с тобой хоть денек или два, пока я немножко приду в себя.

Я прижал к себе Грету, потом встал и дернул шнурок жалюзи. В комнате стало темно и прохладно.