Введение в эстетику

Красота животных равным образом не знает степеней. Гиппопотам в клетке зоологического сада, пожалуй, безобразен, как огромнейшая свинья пред громадным корытом. Но когда он плывет среди папирусов по Нилу, он – то, чем должен быть, он красив. Шульц отказывается судить о красоте даже обезьян, внушающих ему пока лишь отвращение, так как он еще не видел их на свободе в каком-либо тропическом лесу.

То же можно сказать и о пейзажах: скучная степь, однообразная пустыня, тучная равнина или незначительный холм столь же совершенны в своей красоте, и красота их того же порядка – лишь бы она не была искусственной – что красота гор, водопадов, утесов, озер и наиболее прославленных видов. Enifühlung (вчувствование), универсальная «символическая симпатия» стирает всякое различие в степени, неизбежно возводит всякую природу в прекрасное. Прекрасное в природе, в противоположность искусству, лишено степеней сравнения[49].

Картина или световой блик, симфония или естественный нестройный шум представляют собой, вообще говоря, массу вибраций, воздействующих на наши органы чувств, и ничего более. Эти материальные элементы искусства, очевидно, находятся в природе. Но произведений человеческого искусства в ней нет. Все вибрации находятся в природе и с точки зрения занимающего нас нивелирующего пантеизма все они находятся там на одинаковом основании. Отчего же не сказать в таком случае, что все вибрации одинаково прекрасны – нестройный шум наравне с гармонией, ласкающий взор оттенок или изысканный контраст наравне с режущими глаз красками или беспорядочным их смешением?

Все ведь одинаково находится «в природе», и лишь в виде парадокса можно сказать, что порядок чаще осуществляется в ней, чем хаос; так что, вопреки Рёскину, принцип многократности в конце концов возымел бы действие нелепого и безобразного! Уничтожая в великом все понятие о степенях, об иерархии ценностей, тем самым уничтожают самую идею красоты, ибо красота не что иное, как обширная система отношений.

Что такое красота вне ценности? Что такое красота, не являющаяся относительной в сравнении со всякой другой красотой, которая не превосходила бы другую красоту или не уступала ей? Такое понимание красоты выходит за предел эстетики. Ибо красота – как в искусстве, так и в природе – не есть нечто пассивно нами воспринимаемое, данное, приходящее извне, не факт, находящийся на одинаковой со многими другими фактами плоскости, но суждение о ценности, акт личного утверждения.

В самом деле, что представляет собою это благоговейное чувство, которое охватывает «современного германца» при созерцании сельского пейзажа, каков бы он ни был сам по себе? Это – довольство самим собою, довольство, начиная с физического удовольствия, даваемого более свободным дыханием в более насыщенной кислородом среде; с наполовину физического чувства отдыха, испытываемого бюрократом в отпуске; с немножко ребяческого чувства свободы, которое переживает культурный человек, забывая на миг условности общественной жизни, вплоть до пантеистического экстаза аскета в молитвенном преклонении перед своим крестом или до чувства пантеистического слияния с природой ботаника, бродящего по полям со своей коробкой для собирания коллекции. Но с эстетикой все это имеет очень мало общего. Все это нужно рассматривать с утилитарной, гигиенической, научной, религиозной точек зрения и лишь совсем побочным образом – с эстетической.

Симпатизировать – это значить путем механического процесса вибрировать в унисон: человек, который более или менее символически или реально симпатизирует другому существу, не считает его из-за этого более эстетичным, подобно тому как звучащая струна, колеблющаяся в силу воздействия на нее в унисон с другой, не считает последнюю прекрасной. Свободно дышать, обладать хорошим пищеварением, покойно отдыхать, несомненно, приятно и весьма полезно, но в этом нет ничего ни прекрасного, ни безобразного: все это «анэстетично». То, что со времен Руссо называют «чувством природы», не совпадает необходимым образом с «чувством красоты в природе». Смешение – впрочем, обычное – этих двух чувствований напоминает тот поверхностный анализ любви, который неизменно сводит любовь к чувству красоты предмета любви; тогда как любовь бесконечно сложнее, и чувство этой красоты не всегда входит в число существенных ее элементов, ибо, в силу избирательного сродства, и некрасивый человек, несмотря на свое безобразие, может внушить большую любовь, чем красивый.