Введение в эстетику

Тэн легко утешается по поводу этого исключения нормативных правил, которое кажется ему соответствующим общей эволюции новейших методов. «Что касается правил, – говорит он, – то пока найдено лишь два правила: первое советует родиться гениальным, но это дело ваших родителей, а не мое; второе правило советует работать много, чтобы овладеть своим искусством, это опять-таки дело ваше, а не мое. Мой единственный долг заключается в том, чтобы излагать вам факты и показать, каким образом они возникли. Современный метод, начинающий проникать во все моральные науки, которому и я стараюсь следовать, заключается в том, чтобы рассматривать человеческие произведения, и, в частности, произведения искусства, как факты и продукты, характер которых надо отмечать и причины которых надо искать, и ничего более. Понятая таким образом наука не осуждает и не прощает, она констатирует и объясняет».

Итак, все факты, установленные новой эстетикой, будут находиться на одной плоскости, как и в чисто теоретических дисциплинах, т. е. все они будут равноценными или одинаково бездонными, что одно и то же, и к величайшему благу для метода и науки. «Эстетика поступает при этом подобно ботанике, которая с одинаковым интересом изучает то апельсиновое и лавровое дерево, то сосну и березу; она сама является некоторого рода ботаникой, объектом которой служат не растения, а творения человека. Понятая таким образом, она следует за общим движением, которое ныне сближает моральные науки с естественными и которое, давая первым принципы, задачи, направление вторых, сообщает им ту же основательность и обеспечивает им тот же прогресс»[88]. Чтобы понять это учение в буквальном его смысле предположим, что «Сид» – апельсиновое дерево, а «Аттила» – лавровое; несмотря на «holä!» Буало, оба эти произведения будут иметь равный интерес для сторонника натуралистической эстетики.

Это отсутствие или, по крайней мере, кажущееся отсутствие всякой теории эстетической ценности еще более требуется, как это ни парадоксально, с точки зрения идеала в искусстве, столь противоречащей на вид отрицанию ценности. Идеализировать какой-либо предмет – значит составить себе идею о его существенных чертах и преобразовать этот реальный предмет согласно этой идее; тогда он будет называться идеалом. Но разве все эти идеи или все эти характерные черты не равноценны?

«Можно ли найти принцип субординации, определяющий место, занимаемое различными произведениями искусства? С первого же взгляда хочется сказать, что нет; кажется, что найденное нами определение закрывает путь к такой попытке; оно позволяет думать, что все произведения искусства находятся на одинаковом уровне и что для произвола открыто свободное поле. Ведь раз вещь становится идеальной только потому, что она соответствует идее, то самая идея неважна; она зависит от выбора художника, который может взять ту или иную идею, смотря по своему вкусу, нам нельзя будет жаловаться. Один и тот же сюжет можно будет трактовать всевозможными способами. Более того, история, по-видимому, сходится здесь с логикой и теория подтверждается фактами»[89].

Итак, до сих пор эстетика Тэна носит, по-видимому, научный характер лишь при условии отрицания всяких норм; она должна объяснять факты и отказаться от оценки.

Но эта тактика или эта предвзятая точка зрения отнюдь не окончательна. Она лишь полемический прием. Как только Тэн освобождается от этого духа чрезмерной реакции, спохватывается и овладевает своим предметом со спокойствием истинного ученого, он не ускользает от внутренней логики своей мысли: после того как факты установлены и объяснены, он высказывает суждение о них. И суждение свое он извлекает из установленных фактов как сложное и косвенное следствие, но не менее логичное и не менее необходимое, чем всякое другое.

«И тем не менее в воображаемом мире, как в мире действительности, существуют разные ряды, ибо существуют разные ценности. Публика и знатоки отвергают одно и принимают другое. Мы только этим и занимались, когда в течение трех лет мы обозревали пять веков итальянской живописи. Мы всегда и на каждом шагу высказывали суждения. Сами того не зная, мы имели в руках измерительный инструмент. Другие люди поступают, как мы; и в критике, как во всем другом, имеются приобретенные истины»[90].

То же имеет место во всех моральных науках. Сам Тэн писал: «Лично я в Origines de la France contemporaine всегда присоединял к психологическому объяснению моральную оценку: в портретах якобинцев, Робеспьера, Бонапарта, мой предварительный анализ всегда носит строго детерминический характер, а мой заключительный вывод строго оценочный»[91].