Введение в эстетику

Жюль Леметр остается, однако, при убеждении, что так обстоит дело со всеми людьми и даже с величайшими догматиками, хотя сами они думают о себе наоборот. «Моя ли вина в том, что я предпочитаю перечесть скорее главу из Ренана, чем проповедь Боссюэ, „Набаба“ скорее, чем „Princesse de Cleves“, и какую-нибудь комедию Мейлака или Галеви скорее, чем даже комедию Мольера? Ничто не может сравниться с этими впечатлениями, которые сильнее всего и тесно связаны с самой природой нашего умственного склада и характера. Вот почему я ничего не имею против точки зрения Брюнетьера. Нужно лишь установить, что его „принципы“ – также лишь личные его предпочтения»[134].

Итак, импрессионизм – не свойственное лишь немногим направление, это явление всеобщего характера. «Предпочтение, отдаваемое известному художественному произведению догматическими критиками, в сущности, всегда основывалось на выраженном в систематической форме личном предпочтении»[135].

Нет метода, следовательно, нет и классификации художественных произведений и их видов, кроме той, которая вытекает из минутного художественного вкуса удовлетворения. «Ибо прекрасное, где бы оно ни находилось и чем бы оно ни сопровождалось, всегда прекрасно, и можно сказать, что оно всегда равно самому себе, и если и имеются степени красоты, то степени эти существенно изменчивы в зависимости от темперамента, характера, расположения духа, дня, часа, момента»[136].

Такова, вкратце, блестящая, хотя и умеренная, формула скептицизма, или эстетической анархии: как и всякая анархия, она – порождение чрезмерного индивидуализма.

Проявления его были бесчисленны под более плоской и вульгарной формой простого дилетантизма, лени, некомпетентности; и в том, что дилетантизм этот придерживается приведенной формулы, заключается его еще не наибольший недостаток. Бесполезно останавливаться на этих весьма посредственных и тривиальных формах импрессионизма: в нем все, что не великолепно, никуда не годится.

II. Догматизм импрессионистов

Не надо преувеличивать, говорили мы, пунктов разногласия между импрессионизмом и догматизмом. Импрессионисты, дилетанты, индивидуалисты или субъективисты, как угодно назвать их, не простые зрители: они судят, одобряют или осуждают; а так как они интеллигентны, то они анализируют для нас основания своих суждений, хотя и отрекаются от желания убедить нас. Они лишь добавляют в заключение своих доказательств, вместо «с. q. f. d.» («что и требовалось доказать») догматиков, формулу, которая, в зависимости от точки зрения, может показаться образцом или скромности, или непомерного самомнения: «Ибо так нам угодно». «Что касается вас, – заканчивают они, – то верьте, во что вам угодно: ваше мнение меня нисколько не интересует; наоборот, я весьма счастлив, если мое мнение заинтересует вас». Но формула ничего не меняет и ничего не добавляет к доказательствам; она не делает суждение менее категорическим. Мог ли быть хотя бы Брюнетьер менее суровым, например, к Онэ или Золя, чем скептик Анатоль Франс?

Импрессионисты испытывают потребность извиняться, так сказать, за свою роль критиков, т. е. судей, взывая к «искренности», «истинности» своих впечатлений[137]. Аргумент крайне неправомерный: в области вкуса все люди искренни: и педант, преподающий старинные правила (ибо он их уважает), и буржуа, следующий моде, и эстет, освобождающийся от нее. Наиболее безнадежны именно те нелепости, в которых наиболее убеждены. Искренность никогда не служит ни извинением, ни доказательством. Иначе мы огульно обвинили бы всех догматиков в лицемерии. Разве суждения догматиков не столь же индивидуальны в их глазах, не столь же искренни, как суждения импрессионистов, каково бы ни было, впрочем, их значение? Есть нечто несправедливое в подозрении честных работников, и несправедливость эта возрастает именно в той мере, в какой они наиболее откровенно утверждают свои убеждения, и именно потому, что они их утверждают.

Пожалуй, импрессионисты не вправе держать своих противников на таком далеком расстоянии: в сущности, эти скорее фантазеры, чем индивидуалисты, не только судят, и иногда сурово, но и оказываются довольно часто согласны друг с другом в своих суждениях и – скажем более – даже в согласии с самыми решительными догматиками. Достаточно вспомнить совершенно одинаковые обвинительные речи Франса и Леметра против Онэ или Франса, Леметра и Брюнетьера против Золя[138].

О каком большем согласии между столь индивидуальными суждениями мог бы мечтать самый методичный из догматиков?