Введение в феноменологию Эдмунда Гуссерля

Допустим, что так! Тем не менее, теперь само основание, позволившее нам провести редукцию, становится подорванным, и тем самым разделение между сознанием и не-сознанием выключением материальных онтологий поставлено под вопрос и потому после проведения редукции должно быть продумано заново. Потому что все, что утверждалось онтологически о сущности физической вещи и о материальном мире, благодаря осуществлению редукции мировой онтологии стало чем-то таким, на что уже нельзя ссылаться — нельзя даже в том случае, если между миром и сознанием должна быть проведена граница, в частности, если должно быть вынесено решение об онтической трансцендентности материального мира по отношению к чистому сознанию. С другой стороны, это решение необходимо для проведения редукции. Когда я послал Гуссерлю книгу «Литературное произведение искусства», он потребовал от меня: «Если Вы хотите прийти к окончательному решению, Вам все-таки следует отложить рассмотрение вопросов онтологии произведения искусства. Вы должны подвергнуть свои результаты редукции и провести конститутивное рассмотрение литературного произведения искусства на почве чистого сознания!» — По содержанию на это возразить нечего. Но у меня речь шла совсем не о проведении окончательной границы между литературным произведением и постигающим произведение сознанием. Не стремился я и к определению сущности сознания, скажем, из противоположности между ним и произведением.

Но как раз об этом речь идет у Гуссерля, когда он посредством трансцендентальной редукции стремится обрести доступ к чистому сознанию. Истолкование этого сознания, как оно вырисовывается в первом томе «Идей», есть именно тот спорный пункт, исходя из которого можно было бы найти новый подход к освоению трансцендентального идеализма у Гуссерля. Гуссерль говорит, что к чистому сознанию должны быть причислены как акты, так и данные ощущения, аспекты и вещи-ноэмы. В противоположность этому возникает мысль, что дело, возможно, обстоит совсем по-другому. Возможно, сознание в строгом смысле образуют лишь интенциональные акты, а отнюдь не полагаемое, не аспекты и не данные ощущения. Это необходимо продумать заново. Но в этих лекциях я не могу развивать это более подробно.

Сейчас я перехожу к последнему вопросу, который я должен затронуть. Гуссерль утверждает: когда я нахожусь в естественной установке, то во мне как бы живет генеральный тезис естественного мира, и коррелятом к нему является феномен реальности (Real-Sein). Материальные вещи, люди, все окружающее — мир вообще — дают мне себя как имеющие характер реальности. И для меня это нечто совершенно само собой разумеющееся, настолько само собой разумеющееся и по-видимому настолько ясное, что по сути дела я и не знаю, что это, собственно, такое. Действительно, (мнимо) очевидное всегда есть самое смутное. Гуссерль говорит: чтобы точно знать, что, собственно, такое реальность или реальное бытие, я вначале должен провести редукцию, и только потом я открою феномен реальности или реального бытия. Полагаемое в смысле полагаемого-как-реальное должно быть, таким образом, прояснено с помощью редукции. А я признал: редукция позволяет мне перейти от вещей к полагаемому и затем к полагаемому бытию, к полагаемой реальности. И из смыслового содержания полагаемого как такового должен выясниться смысл реальности.

Я бы не хотел более подробно заниматься вопросом о том, действительно ли редукция ничего не изменяет в качественном составе вещей (точнее говоря: в смысле этого качественного состава), о которых я в восприятии узнаю, что они красные, твердые или сладкие и т.д. Ибо кажется, что после редукции эти феномены, феномен красноты, твердости и т.д. сохраняются, и я могу достичь их отчетливого усмотрения. Но как дело обстоит с бытием, с реальным бытием и со смыслом реального бытия? Действительно ли в смысле реальности ничего не изменилось, когда я провел редукцию? Здесь я в определенном смысле могу поставить себя на место психастеника.¹⁵¹ Бедный психастеник несчастлив потому, что он не может верить, что то, с чем он имеет дело, действительно существует. И я в известном смысле — искусственный психастеник; я намеренно не принимаю столь наивно все то, что дано как реальное. Поскольку я провел редукцию. И разве после этого в феномене реальности ничего не изменилось? Гуссерль говорит: нет, генеральный тезис сохранился, просто я от него несколько дистанцировался.