Введение в философию

Ну, сказал бы Спиноза, если ты серьезно думаешь это, тогда мы можем примириться; твоя первосубстанция есть в таком случае именно то, что я называю просто субстанцией, а ее излучения, обыкновенные монады, – почти то же, что я называю модусами, modi, за которыми я ведь охотно признаю относительную самостоятельность и единство. Что же касается детерминизма, то я точно так же не нахожу между нами существенного различия; о механической необходимости (necessite brute) нет речи и в моей системе, а речь идет лишь о логически-математической, следовательно, об идеальной необходимости, – понятие, от которого, насколько я вижу, не отказываешься и ты: максимум совместно возможной реальности или совершенства ведь и у тебя отыскивается и осуществляется тоже при помощи некоторого рода логического счисления, происходящая в intellectus infinitus, – при помощи «метафизической механики». Спорить же об имени я не хочу, а заботиться о кажущейся благонамеренности и того менее.

Локк искал и нашел примирение новейшей науки с церковным учением на другом пути; не метафизика, а гносеологическая критика метафизики представилась ему ближайшим путем к этой цели. Она показывает, что наше познание необходимо ограничено опытом; опыт же не охватывает и не исчерпывает действительности; таким образом, рядом с наукой остается место для веры. Это – образ воззрений, который в Англии оставался господствующим вплоть до девятнадцатого столетия. Нередко он принимал довольно плачевный характер: строгая воздержанность в мышлении, связанная с церковно-политической ортодоксией, как основанием общественной респектабельности. Догма этих воздержанных и респектабельных людей следующая: у нас есть, с одной стороны, науки, математика и физика, психология и «исследования о человеческом рассудке»; с другой стороны, у нас есть 39 членов исповедания; метафизики же у нас, напротив, нет, да мы и не нуждаемся в ней и не хотим ее; вместо нее нам служат именно эти 39 статей. На них покоится церковь, а церковь есть составная часть «наилучшей конституции». Кто не понимает этого, тому нельзя помочь; он подозревается в непринадлежности к респектабельным членам общества. Итак, об этом нечего более говорить. Самое большее, что еще дозволяется, это, заботливо отыскивая всякого рода доказательства (evidences) – философские, естественно-научные, исторические, – доказать необходимость и неуязвимость церковного учения. Локк своими эмпиризмом и позитивизмом уравнял дорогу этой воздержанности в мышлении. При этом он дал и пример того, как, вопреки принципиальной воздержанности, можно все-таки создать при случае и благонамеренную метафизику: он с «математической достоверностью» хочет доказать существование «вечного, в высшей степени могущественного и мудрого существа» (Essay IV, 10), что навлекло на него со стороны Канта резкое, но не незаслуженное порицание.

Так было введено то примирительное направление, которое господствовало в течение всего восемнадцатаго столетия; Лейбниц – великое имя в Германии, Локк – в Англии, а вскоре затем также и во Франции. Оба они сходятся в стремлении примирить новейшие науки со старой догматикой. От схоластики, господствовавшей еще тогда в университетах, они отвернулись; оба являются приверженцами и любителями новейших наук; но рядом с этим оба они доказывают согласие веры с разумом. Лейбниц пишет de la conformite de la foi avec la raison; Локк доказывает the reasonableness of Christianity Главные догматы веры, существование Бога и бессмертие души философия может доказать при помощи своих собственных средств; рядом с этим есть, конечно, и такие догматы, доказать которых она не может, которые исходят из откровения. Однако и для этих последних философия может еще кое-что сделать; если она не может доказать их истинности, то она может, по крайней мере, доказать их возможность: fides поп contra, sed supra rationem. Одним из многих достоинств философии Лейбница, не раз восхваляемым им самим, является то, что она, в интересах соглашения с католицизмом, имеет у себя место для возможности пресуществления.