Читаем Введение в философию желания полностью

В современной философской литературе, так или иначе затрагивающей вопросы специфики практического разума, роли желания в рассуждении и действии, можно выделить особое направление, представители которого доказывают существование особой ментальной установки, отличной от желания и уверенности, – установки намерения (intention)[38].

Так Майкл Братман описывает намерения как установки ума, для которых характерны: контролирующие поведение про–  или предотношения (pro-attitudes); сопротивление перерассмотрению; особая роль в дальнейшем практическом рассуждении, приводящем к появлению новых намерений[39]. Автор пытается ответить на вопрос, как возможен переход от одного намерения к другому, следование которому приведет к выполнению намерения первого, используя традиционную модель «желание – уверенность» и добавив к этому создаваемую им теорию планирования.

Многие работы, посвященные анализу особой ментальной установки намерения, указывают на необходимые свойства намерения – мастерство или умение. Когда во время игры в баскетбол находящийся в трехочковой зоне новичок заявляет, что он намеревается попасть в кольцо, то его заявление нельзя признать правомерным. Речь скорее идет о желании попасть в кольцо. Тогда как подобное заявление Майкла Джордана о его намерении принести своей команде три очка все расценят как правомерное. В этом случае я предложила бы считать намерение получившим критическое количество подтверждений уверенным желанием.

Намерение – уверенное желание, получившее достаточное количество подтверждений. Так, в случае с баскетболистом, который мечтает попасть в Лигу первого состава, мы не можем до тех пор говорить о его мечте как о намерении и должны говорить о ней как об уверенном желании, пока он не станет систематически демонстрировать результаты, ожидаемые от игроков первой Лиги.

К сказанному можно добавить и то, что мы, скорее всего, не могли бы намереваться, т. е. откладывать и консервировать свои желания, если бы у нас от природы не было бы способности концентрировать и перераспределять энергию, если бы не было естественно присущего нам желания развивать и совершенствовать эту способность. Умение ждать, накапливая энергию, например, для броска или прыжка, требует способности «переживать» энергию, как бы «просчитывая» ее достаточность в воображении через воображаемое совершение предполагаемого действия. В любом случае концентрация или накопление энергии требует четкого отслеживания места накопления этой энергии. Энергию нельзя накапливать «вообще» или «везде». Я хочу сказать, что концентрация и идентификация – родственные явления. Можно пойти еще дальше и сказать, что желание представляет собой накопление, концентрацию сил в создаваемой этими энергиями личности. И здесь желание и личность (как сила и способность проявлять свою волю, подниматься над необходимостью вещного мира) – трудно различимы.

Братман считает, что намерения – это «поведение контролирующие предотношения», тогда как желания, напротив, – «просто потенциальные раздражители действия» (potential influencers). Намерения – «контролеры поведения»: «Если моему, направленному на будущее намерению, удалось выжить до времени начала действия, и я вижу, что время пришло, и ничто не изменилось, – мое намерение будет продолжать контролировать действие. Как контролирующее предотношение, мое намерение вовлекает особую предрасположенность к действию, что обычные желания сделать не могут». Намерения не просто воздействуют на поведение людей, но контролируют его, – считает философ. Первое в намерении – решенностъ вопроса о совершении дела в будущем. Намерение всегда сопротивляется перерассмотрению, «это характеристика стабильности и инерции» (Bratman, 1987, р. 16). Здесь перед нами обычное для англо-американской философии сведение желаний лишь к «раздражителям» действия. Братман отступает даже от позиции Локка, который, также считая желания «раздражителями», признавал, тем не менее, особый авторитет желания в действии: «Благо, большее благо, хотя бы оно было понято и признано таким, не определяет воли до тех пор, пока наше желание, выросшее соразмерно этому благу, не возбудит в нас беспокойство из-за его отсутствия» (Локк, с. 304).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Homo ludens
Homo ludens

Сборник посвящен Зиновию Паперному (1919–1996), известному литературоведу, автору популярных книг о В. Маяковском, А. Чехове, М. Светлове. Литературной Москве 1950-70-х годов он был известен скорее как автор пародий, сатирических стихов и песен, распространяемых в самиздате. Уникальное чувство юмора делало Паперного желанным гостем дружеских застолий, где его точные и язвительные остроты создавали атмосферу свободомыслия. Это же чувство юмора в конце концов привело к конфликту с властью, он был исключен из партии, и ему грозило увольнение с работы, к счастью, не состоявшееся – эта история подробно рассказана в комментариях его сына. В книгу включены воспоминания о Зиновии Паперном, его собственные мемуары и пародии, а также его послания и посвящения друзьям. Среди героев книги, друзей и знакомых З. Паперного, – И. Андроников, К. Чуковский, С. Маршак, Ю. Любимов, Л. Утесов, А. Райкин и многие другие.

Зиновий Самойлович Паперный , Йохан Хейзинга , Коллектив авторов , пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ

Биографии и Мемуары / Культурология / Философия / Образование и наука / Документальное
Иисус Неизвестный
Иисус Неизвестный

Дмитрий Мережковский вошел в литературу как поэт и переводчик, пробовал себя как критик и драматург, огромную популярность снискали его трилогия «Христос и Антихрист», исследования «Лев Толстой и Достоевский» и «Гоголь и черт» (1906). Но всю жизнь он находился в поисках той окончательной формы, в которую можно было бы облечь собственные философские идеи. Мережковский был убежден, что Евангелие не было правильно прочитано и Иисус не был понят, что за Ветхим и Новым Заветом человечество ждет Третий Завет, Царство Духа. Он искал в мировой и русской истории, творчестве русских писателей подтверждение тому, что это новое Царство грядет, что будущее подает нынешнему свои знаки о будущем Конце и преображении. И если взглянуть на творческий путь писателя, видно, что он весь устремлен к книге «Иисус Неизвестный», должен был ею завершиться, стать той вершиной, к которой он шел долго и упорно.

Дмитрий Сергеевич Мережковский

Философия / Религия, религиозная литература / Религия / Эзотерика / Образование и наука