Введение в литургическое богословие

Лишенное по самому своему характеру всякого драматического ритуализма, монашеское богослужение наложило, тем не менее, свою печать и на обрядовую сторону культа. Прежде всего, следует указать на поклоны, занимающие еще и сейчас большую роль в предписаниях Типикона, где этим словом определяется целый тип службы. Значение, придававшееся поклонам в монашеском молитвенном правиле, отмечает Кассиан, находящий нужным дать подробное сравнение западной и восточной практик. «Совершая эти молитвы, – пишет он, – они [то есть египетские отцы] не сразу по окончании псалма преклоняют колена, как это делают у нас некоторые, желающие скорейшего окончания богослужения и думающие больше об успокоении тела, нежели о пользе, происходящей от молитв, но прежде коленопреклонения немного молятся и тотчас после этого, пав на землю, поклонясь божественному милосердию, немедленно встают…»[305] Это внимание к поклонам, являющимся, казалось бы, второстепенной подробностью, на деле не случайно. В нем находит свое выражение другой, отличный отчасти и от первоначального, и от «мирского» этос богослужения, его переживание и ощущение. Поклон как обряд ритуального поклонения, как adoratio в императорском ритуале, например, незаметно превращается в выражение духовного состояния – сокрушенности, покаяния и умиления, а именно это состояние ищет воплотить и выразить в богослужении монах. Первоначальное христианское богослужение, даже в своем самом кенотическом, лишенном всякой внешней торжественности виде, все же торжественно по самому своему замыслу и природе, ибо объект его всегда – Царство, явленное, открытое и дарованное Иисусом Христом. Эту внутреннюю торжественность мирское и литургическое благочестие, как мы уже видели, воплотит в ключе внешней торжественности, в пении, в хвале, в ритуальном драматизме всего культа. Монашество же, напротив, стремится вообще исключить торжественность из богослужения, так как это последнее, будучи, прежде всего, молитвенным правилом, есть подвиг, аскеза, покаяние, медленное духовное делание. «Не затем иноки ушли из мира, – говорит авва Памва, – чтобы глумиться перед Богом, петь песни, выводить гласы, трясти руками и топать ногами; но должны мы со многим страхом и трепетом, со слезами и воздыханиями, с благоговением и умилением, кротким и смиренным гласом приносить Богу молитвы»[306]. Поэтому не только поклоны как таковые станут органической частью литургического устава и одним из его регулирующих принципов, но и то аскетически-покаянное восприятие богослужения, которое они выражают.

Особого упоминания заслуживает то, как отразилась на богослужебном уставе усвоенная монашеством теория и практика поста. Мы видели, что первоначально пост в Церкви соотносился с богослужением и состоял в полном, но зато сравнительно кратковременном воздержании от еды. Идея поста была укоренена в его библейской типологии – как состояние ожидания и приготовления. «Пришел Иоанн Креститель: ни хлеба не ест, ни вина не пьет… Пришел Сын Человеческий: ест и пьет» (Лк. 7:33-34). Иоанн Креститель есть образ Ветхого Завета как ожидания и приготовления Царства, и потому его образ – образ постника. Но во Христе пришло и открылось мессианское Царство – и могут ли «поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених?» (Мк. 2:19). В библейской типологии Царство описывается как трапеза, то есть как прекращение поста. Евхаристия есть трапеза Царства, его эсхатологическое предвосхищение, и поэтому пост соотносителен с ней, мыслится и переживается по отношению к ней как к «исполнению» Церкви. В этой концепции поста нет, конечно, различения родов пищи, потому что смысл ее в полном воздержании от нее. Поскольку же для «чистого все чисто», вне поста для христиан приемлема любая пища.