Введение в общую культурно-историческую психологию

Но это ставит перед нами следующий вопрос: а психологизм – это «хорошо» или «плохо»? Я не случайно использую эти совершенно «ненаучные» слова, слова из детства. Дело в том, что XIX и XX века борются с присутствием психологизма в теле строгой науки. Очень ярко это проявляется у Гуссерля по отношению к философии. Не менее ярко и у Коллингвуда по отношению к истории.

Психологизм искажает и философию, и историю, он вносит в тело чистой науки личность автора. А это значит, он вносит какие-то ценности и соответствующие им установки, не соответствующие установкам самой науки. Это же, в свою очередь, ставит последователей перед необходимостью проделывать с подобным сочинением двойную критическую работу: для того, чтобы убедиться, что логика науки, как она уложена автором, точна, приходится вначале вычищать из повествования самого автора. В этом я их понимаю.

И все, казалось бы, верно, но пока речь не идет о КИ-психологии. В ее рамках как раз подобное присутствие личности автора и является материалом исследования. Какое мне, как психологу, дело, так ли проходил какой-нибудь Мелийский диалог или восстание на Керкире (о которых я никогда не слышал), как их изложил Фукидид?!

Но вот как он оценивает поступки своих героев, мне важно, потому что в этом проявляется его мировоззрение, то есть мировоззрение грека V века до нашей эры. А оно, как и любое другое мировоззрение, выстроено исходя из определенной иерархии ценностей, которые и заставляют его вести себя определенным образом.

Как историко-этнографические зарисовки Геродота, так и первые попытки выявить психологические законы Фукидидом и Тацитом, безусловно, являются материалом КИ-психологии.

Следующий шаг в развитии исторического метода можно назвать периодом христианской историографии. Начинается он примерно в IV–V веках нашей эры, когда понимание того, что такое история, изменилось под воздействием ставшего правящим христианского мировоззрения.

О том, как происходила эта смена мировоззрения, лучше всего рассказывает блаженный Августин Аврелий (354–430) в своей «Исповеди».

Именно ему удалось в своих трудах, которых, кстати, набралось на сорок томов, дать настолько привлекательный образ христианского самосовершенствования и самопостижения, постижения бога через самого себя, что мысль западной Европы жила этим почти тысячелетие. В восточной церкви сходную роль суждено было сыграть другому христианскому «йогу» – Иоанну Лествичнику, оставившему после себя труд, не менее знаменитый, чем «Исповедь» Августина – «Лествицу». Точное время его жизни неизвестно, но жил он в седьмом веке.

Годы жизни Августина и Лествичника почти точно покрывают собой первый период христианской историографии, который называется Патристикой (III–VIII века).

Патристика – это труды «святых» патеров – отцов. Особенно много их пришлось на начало этого периода: Климент Александрийский, Ориген, Великий Василий Кесарийский, Григорий Нисский, Григорий Богослов (Назианзин), Иоанн Златоуст. Однако большинство из них были такими же святыми, как креститель Руси «святой» князь Владимир, основная заслуга которого была политической. Так и творения большинства отцов церкви были своего рода христианской политической публицистикой, очень предвзятой и готовой на любые искажения ради победы. Ни о какой науке, истории или психологии по отношению к их трудам говорить не приходится. При этом надо отметить, что именно благодаря им христианство увлекло такое количество людей и захватило власть над всей Европой.

Если мы опять попытаемся увидеть это единым образом, то станет ясно, что патристика не создавала принципиально своего образа мысли, отличного от основных токов человеческого сознания. Она просто ставила себя над высшими ценностями, имеющимися в обычном мышлении, освящая его именем бога, и уничтожала идеологов других школ. В итоге все превратилось лишь в борьбу за власть, но говорить о смене мышления с приходом христианства с психологической точки зрения нельзя. Следовательно, если во времена патристики и были живы внутри той самой толщи сознания искорки свободной мысли, то не здесь. Мышление народов с приходом христианства не изменилось. Оно, конечно, приспособилось, вобрав в себя то, без чего было не выжить. Но и не более того, как показывает русская этнография даже в конце прошлого – начале этого века.