Глядя в какой из них, Гумбольдт мог сказать: мир, созданный революцией, неверен? Ни в один, если хотел полностью отменить переделку и вернуться к исходному. Но он этого не хотел, он всю жизнь работал на переделку мира, но по-другому! По-какому? Явно, что по образцу некоего иного Образа мира, отличающегося и от того, что есть, и от того, как предлагали изменить мир другие. Вот этот третий Образ мира, построенный на основе двух предшествующих, но отличающийся от них тем, что правит нашей жизнью и ведет нас по ней, я и называю Образом Мира-мечты.
Он, безусловно, отличается от «модели потребного будущего» и сходных с нею построений современной психологии. Эти построения описывают способность разума предвидеть будущее, выстраивать образ предполагаемого будущего и, соответственно с ним, выстраивать и образ действий в этом предполагаемом пока образе будущего, который оказывается образом будущего действия. Это конкретная психологическая механика ума, взаимодействующего со внешней средой.
Когда мы говорим об Образе Мира-мечты, то сходство с построениями мира будущих действий есть, но лишь внешнее. Если же мы заглянем в то, как творится Мир-мечты, который в культурно-исторических исследованиях часто именуется образом или архетипом утерянного рая, то увидим, что рождается он из многочисленных отрицаний того, что делает нам больно в этом мире. В хорошем мире так не должно быть! Хороший мир – это где меня любят и никогда не делают больно!
По этому поводу один из цензоров от научного сообщества съязвил:
«”Хороший мир – где мне не делают больно” есть не более чем инфантильная стадия симбиотического единства с матерью, точнее – с ее лоном. Смотри Юнга – хороший автор».
Я конечно, смотрел Юнга, но считаю это заявление не более чем мнением. Думаю, что большинство прикладников, может быть, за исключением традиционных психоаналитиков, меня поддержат. Кто сам занимался психотерапией пренатальных, то есть внутриутробных, состояний, прекрасно знает, что пребывание в утробе – далеко не рай. В этом ранний психоанализ ошибался. Тем более обидно, что до теоретической психологии, которая долго воевала с психоанализом, это «доехало» тогда, когда уже «проехали».
Хороший мир – это не утроба. Хороший мир – не энграмма, не психосоматическое явление, если говорить научным языком. Хороший мир – явление чисто психологическое, хотя, конечно, и может быть записано на какие-то телесные состояния. Но в целом – это то, что создаешь ты сам, вполне осознанно совершая выбор между болью и тем, как хотелось бы. К этому первичному образу, который рождается на основе образа нашего первого дома, который мы помним, добавляется культура в виде мира сказок, и у нас появляется место, куда хочется сбежать.
Поскольку мир сказок выстраивается в основном из Образов все тех же Мира-природы и Мира-общества, то он оказывается гораздо более полным и жизненным, чем то, что в сказках в действительности описывается. Необходимые части домысливаются нами на основе знания истинного мира.
В целом же знакомство с миром сказок создает нам два орудия ума: желание сбежать из настоящего мира, которое, по мере познания мира и с приходом понимания, что сбежать некуда, перерастает в желание переделать окружающий мир на лучший; и второе, на основе удовольствия от домысливания мира сказок до полноценного мира – способность достраивать образы миров, что значит, творить образы миров. А это начало искусства творения миров. И это не воображаемое искусство. Как раз наоборот, оно настолько свойственно человеку, что мы его не замечаем, как здоровое дыхание. Применяется оно постоянно и всеми, от создателей империй и новых государственных устройств и до любой домохозяйки, которая «вьет свое гнездышко» или до ребенка, который сбегает на пустырь или в развалины и строит там убежище – штаб, факторию, шалаш……
Насколько важен этот механизм человеческого мышления? И вообще, существует ли он? Приведу описание этого явления, сделанное учеником Потебни, а значит, последователем Д.Гумбольдта Овсянико-Куликовским:
«В умственном обиходе современного цивилизованного человечества есть немало идей, которые на первый взгляд кажутся очевидными истинами, не требующими доказательства, но при ближайшем рассмотрении оказываются наследием старых мировоззрений, уже изжитых.