Введение в общую культурно-историческую психологию

Иными словами, в понятии «нравственность» Вундт выделяет именно ту часть, которая правит поведением людей, и исследует ее. Но при этом, на мой взгляд, допускается ошибка, которая стала после него классической для психологии. Хотя это и не всегда называется, но зато всегда признается и принимается за данность, что люди сами добровольно избирают, совершать ли поступок нравственно или безнравственно, а следовательно, всегда оценивают свои поступки, как добро и зло, и совершают осознанный выбор.

Это, безусловно, существующее явление, причем самое яркое из числа явлений человеческого поведения. И ему стоит уделить внимание. Но самое яркое не значит основное, а основной объем поступков люди совершают по обычаю, не задумываясь и не оценивая, если для того нет оснований, строго следуя образцам своей культуры. И это тоже нравственность, в том смысле, что обычай состоит из нравов или наоборот. Но это нравы, управляющие поведением, но не правящие. Разница в том, что управляющие обычаи не сопряжены с оценкой, оценивается только то, что можно нарушить и, следовательно, что хочется нарушить. Иначе не нарушали бы. Поэтому мы вполне можем разделить все нравы на обычай и правящую нравственность. И тогда становится ясно, что Вундт в данной части своего исследования занят лишь одной из ветвей понятия нравственность – правящей нравственностью.

То, что Вундт не понимал, что такое обычай, можно видеть и из других его сочинений. Например, в «Очерках психологии» он дает такое определение:

«Индивидуальные волевые нормы обычая связываются обыкновенно в своих, во многом неясных еще, начатках с развитием мифа; отношение между мифом и обычаем соответствует отношению внутренних мотивов к внешнему волевому действию. Везде, где возникновение таких обычаев мы можем проследить с некоторым вероятием, они оказываются пережитками или видоизменениями определенных ф о р м к у л ь т а» (Вундт, 1912, с. 268). Здесь он явно путает обычай с обрядом, ритуалом только потому, что обряд действительно является обычаем, причем наиболее ярким, заметным. Именно поэтому этнография и предпочитает собирать и описывать под именем «обычаев» именно такие пережитки обрядовых способов поведения. Обычаи же в собственном смысле слова этнография не может различить в общем потоке поведения. Использую для пояснения слова М. Коула о культуре: «Как рыбам воду, нам не удается “увидеть” культуру, поскольку она является средой, в которой мы существуем» (Коул, с. 22). Вот так же этнографу трудно рассмотреть обычай, если он в этой среде не подкрашен каким-либо смыслом, помимо чисто житейского. Рассмотреть обычай в этом смысле – дело психологов. И Вундт был близок к этому.

В «Этике», рассуждая о сходстве инстинкта и обычая, он стоял на грани того, чтобы создать психологическую теорию обычного поведения, когда заявил, что «обычай, хотя всегда является всеобщею нормой поведения, имеет частью индивидуальные, частью социальные цели» (Вундт, 1887, с. 119). Но уже в следующем разделе этого сочинения он уходит от возможности объяснить обычай чисто психологически и утверждает: «Там, где возможно проследить обычай до его источников, он приводит к представлениям, которые по большей части далеко разнятся от позднейших мотивов. В подавляющей массе случаев религиозные представления, кажется, являются первичными источниками, из которых вытекал обычай» (Там же, с.121).

Такое понимание обычая Вундтом необходимо учесть. Это позволит определиться со всем последующим материалом: как бы молодой Вундт ни воевал с Кантом, но из-под чар понятия «нравственного императива» или правящей нравственности по-настоящему он вырваться не смог. Следовательно, весь последующий разговор он ведет не о нравственности, которая есть собрание нравов, под видом обычаев управляющих нашим поведением, а о нравственности, правящей жизнью, то есть осуждающей и поощряющей, сопоставимой со сводом неписаных законов и правил поведения.

В силу этого он как бы проскальзывает вместе с моралистами над психологической основой, над своего рода механикой того, что есть обычай, нравы и нравственность. Он постоянно говорит о некоем «мериле нравственного чувства», а не о его устройстве:

«Хотя нравственное чувство и нравственные понятия в различные времена были весьма различны, но то, что принимали за мерило нравственных поступков, не изменялось в такой степени, чтобы не могло быть приведено в один и тот же ряд развития» (Вундт, 1866, с.133).

Из этого довольно туманного заявления, тем не менее, ясно, что далее должен начаться поиск этого «мерила», то есть того, по чему оцениваются поступки людей:

«Но независимо от содержания нравственных чувств, можно уже из одной формы их делать выводы о процессе их образования. Понятия добра и зла существуют в нас первоначально в виде идей, в виде результатов инстинктивного познания» (Там же).