Введение в общую культурно-историческую психологию

Иначе говоря, совершая поступок, человек обычая не думает и не оценивает этот поступок, потому что подумал и сделал свой выбор на основе оценок тогда, когда принял этот обычай. То есть раньше, давно. Теперь гораздо проще, выгоднее, экономичнее, в конце концов, делать все по обычаю, по образцу, а думать в это время о том, что волнует сейчас. Но психологу эпохи Вундта, который, как и философы типа Канта и Гегеля, предпочитает познавать мир умозрительно, никак почти не соотнося свои построения с действительностью в современном понимании, хочется не просто получить ответ, а получить ответ узнаваемый, соответствующий его ожиданиям. Вот отсюда и интерес Вундта к намерению «субъекта», могущего это намерение выразить словами, то есть интерес к себе, а не к другим людям, чьи непредсказуемые ответы могли бы дать начало «объективному» исследованию.

Правда, с другими всегда есть опасность лжи. Но ведь это значимо лишь для попа, потому что он живет оценками: «Нехорошо!» Психологу судить незачем, эта «ложь», которой является в определенном смысле все человеческое мышление, и есть материал, с которым должна вестись работа. Отказываться от нее потому, что хочется работать только с «истиной», означает, что ты философ, а не прикладной психолог.

Даже понятие «совести», очень точно понимаемое Вундтом, не ослабляет в нем нравственного судию:

«Результат этого сравнения (убеждений с поступками – А. Ш.) есть совесть, которую язык весьма характеристически сближает с ведением. В самом деле, мы ничего так хорошо не знаем, как то, что нам поверяет совесть, и ни на какую научную истину нельзя полагаться так, как на истину, сообщаемую по совести» (Там же, с.135).

Не буду разбирать это по сути, обращу внимание только на то, что и в русском, и в некоторых других языках совесть означает некое совместное знание – со-весть, со-ведание. Одно это уже могло бы подсказать Вундту, что у совести, как и нравственности и, соответственно, понятия Добра-Зла – общественная, а не «субъективная природа».

Однако Вундт рассуждает так: «Если мы признаем нравственное первою целью личности, то там, где эта цель осуществляется, является чувство у в а ж е н и я. Где она оказывается недостигнутою, там рождается чувство п р е з р е н и я. <…>

Относясь к нашему Я, уважение и презрение заимствуют мерило непосредственно из совести. Чистая совесть рождает у в а ж е н и е к с в о е м у с о б с т в е н н о м у д о с т о и н с т в у, нечистая – п р е з р е н и е к с а м о м у с е б е» (Там же).

Итак, мерило нравственности найдено, найдено пока еще совершенно по-кантиански, как некоторая внутренняя данность. С точки зрения прикладного психологического исследования, такие рассуждения дают не больше, чем Нравственный закон или «категорический императив». Остается только принять это на веру или надеяться, что далее будет разложена и психологическая механика понятия «совесть».

Вундт действительно такую попытку делает: «Каждый частный случай, в котором проявляется совесть, есть умозаключение. Мы заключаем, что наше намерение или таково, или не таково, каким должно быть, что оно или соответствует, или не соответствует идее добра, которую мы носим в себе. Таким образом, совесть есть сравнительное умозаключение: она сравнивает наше собственное намерение с тем образом доброго намерения, который мы себе создали» (Там же, с.136).

Вот в этом «мы себе создали», очевидно, и лежит основной вопрос теоретической психологии середины прошлого века. Как-то Вундт его преодолеет? Ведь что-то же его не удовлетворит в собственных построениях, раз он придет в итоге к осознанию потребности изучить психологию народов.

Возможность движения в этом направлении у Вундта действительно уже заложена. Но чтобы она прозвучала и стала ясна, стоило бы ввести деление всей этой темы на части, которые я называл раньше, и сказать: все вышесказанное относится к тем проявлениям правящей нравственности, когда мы имеем человека, способного, взвесив все, выбрать решение путем умозаключений. Такие случаи бывают в жизни каждого человека. Но с другой стороны, нет такого человека, который бы всегда осуществлял нравственный выбор логически, путем умозаключений. Чаще всего мы его делаем не задумываясь, то есть в условиях иной работы нашего ума, чем заключение.

Говоря о том, что «отдельный акт совести есть логическое умозаключение» (Там же, с.137), Вундт придает логичности выбора всеобщность и тем разрушает понимание, что описано лишь одно из проявлений, один частный случай, который разбирается отдельно. А то, что это так, показывает переход к теме нравственного наследования:

«Но для того, чтобы проследить различие этих (нравственных – А.Ш.) идей, недостаточно самонаблюдения. Каждому из нас передается в наследство множество нравственных идей уже в готовом виде. Потому сознание отдельной личности заключает в себе только небольшую часть всего нравственного развития» (Там же, с.138).