Введите обвиняемых

– Сядьте. – Ризли смеется, отчасти его забавляет собственная храбрость, отчасти – выражение лица Джорджа. – Нет-нет, милорд, если хотите, можете стоять.

Теперь Рочфорд не знает, подчиниться или упрямиться до конца. Ему остается подскочить на месте, схватить шляпу и выпалить:

– Мне жалко вас, господин секретарь! Если вам удастся избавиться от моей сестры, ваши новые друзья в два счета сотрут вас в порошок. Если Анна и король помирятся, это сделаю я. Куда ни кинь, вы сами себя переиграли, Кромвель.

– Я хотел поговорить с вами, милорд Рочфорд, – замечает он мягко, – потому что ваша сестра к вам прислушивается. Я обещаю вам спасение в обмен на содействие.

Старший Болейн закрывает глаза:

– Я с ней поговорю. Я сам поговорю с Анной.

– И с сыном. Ибо я взываю к нему в последний раз.

– Меня удивляет, Джордж, – говорит Уилтшир, – почему ты не видишь, откуда все идет.

– Что? – взвивается Джордж. – Что?

Он продолжает чтокать, пока отец тянет его к двери. На пороге старший Болейн учтиво кивает:

– Господин секретарь. Господин Риотеслей.

Они смотрят, как те уходят: сын и отец.

– А кстати, – замечает Зовите-меня, – откуда все идет, сэр?

Он перебирает бумаги.

– Я помню пьеску, поставленную при дворе вскоре после кончины кардинала, – продолжает Ризли. – Помню шута Секстона, переодетого в пурпурную мантию, и чертей, которые тащили его в преисподнюю, схватив за руки за ноги. Черти были в масках. Вероятно, Джордж…

– За правую руку, – говорит он.

– Вот как, – отзывается Ризли.

– Я зашел за кулисы и наблюдал, как они стягивали мохнатые шкуры, как лорд Рочфорд снял маску. Пошли бы со мной, сами бы все увидели.

– Нет уж, увольте, – улыбается Ризли. – Чего доброго, перепутали бы меня с актерами, и я бы потом не отмылся.

Он помнит смрад и зловоние, цвет рыцарства в роли охотничьих псов, жаждущих крови, двор, встретивший появление кардинала шиканьем и свистом. Помнит голос, раздавшийся среди толпы: «Позор!»

– Это, случайно, не вы крикнули? – спрашивает он Ризли.

– Не я. – Зовите-меня не лжет. – Может быть, Томас Уайетт?

– Да, Уайетт. Много лет я об этом думаю. Зовите-меня, я должен увидеться с королем. Но прежде не выпить ли нам вина?

Мастер Ризли вскакивает, отправляется на поиски слуги. Свет отражается от горлышка оловянного кувшина, гасконское плещется в кубках.

– Я отдал Фрэнсису Брайану лицензию на ввоз французских вин, – говорит он. – Три месяца прошло. Ни чутья, ни вкуса. Не знал, что он перепродает вино в королевские погреба.

Он идет прямо к Генриху, расталкивая стражников, слуг, придворных. Входит, не дожидаясь, когда о нем доложат, и Генрих испуганно поднимает глаза от нот.

– Томас Болейн оказался сговорчив. Больше всего на свете он боится утратить ваше расположение. Однако его сын упорствует.

– Почему?

– Возможно, потому, что дурак. Надеется, что ваше величество передумает.

Генрих уязвлен:

– Ему следовало бы знать меня лучше. Джордж при дворе с десяти лет. Я никогда не передумываю.

Так и есть. Словно краб, король движется к цели бочком, исподволь, и только потом вонзает клешни. Теперь Генрих нацелил их на Джейн Сеймур.

– Хотите знать, что я думаю о Рочфорде? – спрашивает король. – Сейчас ему года тридцать два, но он до сих пор – всего лишь сын Уилтшира и брат королевы. Он так и не остепенился, не родил наследника, даже дочери. Я сделал для него все, что мог. Сколько раз я посылал его за границу представлять меня. Теперь этому придет конец – когда он перестанет быть моим шурином, никто не захочет иметь с ним дело. Впрочем, бедность Джорджу не грозит. И я мог бы и в дальнейшем оказывать ему поддержку. Конечно, если он покорится моей воле. Должен ли я сам с ним поговорить?

Генрих раздражен. Не его дело – улаживать. Для этого есть Кромвель. Спровадить Болейнов – приблизить Сеймуров. А король станет молиться за успех кампании и писать любовные песенки Джейн.

– Подождем немного, сэр. Дня через два я поговорю с ним наедине, без отца. Думаю, присутствие лорда Уилтшира заставляет его хорохориться.

– Я редко ошибаюсь, – говорит Генрих. – Тщеславие, от него все беды. А теперь послушайте.

Король напевает:

Прелестны маргаритки,
Фиалки хороши,
Одной тебе я верен…

– Я переделываю старинную песенку. Не подскажете рифму к «хороши»? Отличную от «души»?

Как, еще и рифму? Он уходит. Свет факелов озаряет галереи, заставляя фигуры расплываться. Этим пятничным апрельским вечером двор напоминает ему римские публичные бани. Воздух сгущен, вокруг плавают люди, возможно старые знакомцы, без одежды не разберешь. Тебя бросает то в жар, то в холод, плитки скользят под ногами. Двери с обеих сторон приоткрыты – совсем рядом, нужно лишь скосить глаза, – за ними неестественные сплетения тел, мужчины с женщинами, мужчины с мужчинами. От горячего пара и нового знания о человеческой природе голова кружится, и ты недоумеваешь: что привело тебя сюда? Считается, что хотя бы раз в жизни каждый должен заглянуть в публичные бани, иначе никогда не поверишь тому, что рассказывают о здешних нравах.