Ввод

Зоя поправила завернувшийся шланг капельницы, затем сунула руку под одеяло и что-то пощупала у Жургина.

— Писать хочешь? — Жургин моргнул большими ресницами.

— Всё, всё, Василий Петрович, свидание закончено, уходите, нам помочиться надо.

Бурцев и Ася вышли. В коридоре попадались им навстречу искалеченные молодые парни.

— Зоя командует как хозяйка, — пошутил Бурцев.

— Правильно она делает, любое посещение для него лишняя нагрузка. Ты думаешь, утка её обязанность? Она просто к нему никого не подпускает. Спит по три часа в сутки, проснётся чуть заря и к нему бежит. Влюбилась по уши. Не дай Бог, что с Жургиным случится, не знаю, что с ней будет. Ты, Вася, иди, я сейчас халат сниму.

Бурцев вышел на улицу. Госпитальный воздух из лекарств, вперемешку с хлоркой, долго ещё стоял во рту. Через пять минут вышла Ася. Она спускалась с крыльца в розовом сарафане, из-под сарафана выглядывали красные плечи. Кожа на них местами начала шелушиться.

— Что это, Ася? — смеясь, он показал на плечи.

— Это загар имени Кобзона, четыре часа пел, а солнце так пекло! Не только я одна, все наши, кто там был, так загорели.

Вошли в комнату, Ася включила в розетку чайник.

— Вот так мы и живём, — закончив свою работу, сказала она. — Вот это Зойкина кровать, а это моя.

Бурцев присел на край стула, Ася стала возиться с заваркой.

— А как же Вадим?

— Ты о чём, Вася?

— О любви Зои к Жургину. А Вадима куда денет?

— А что Вадим! У него семья, и потом, это получилось уже после того. Мы когда ехали от вас, Локтев рассказал про Олега. Они с ним с одного посёлка даже с одной улицы. Когда Олегу было десять лет, у него погиб отец. Баллон взорвался, он сварщиком был. Буквально через год и мать умерла. И он с двенадцати лет воспитывался в детдоме. Как узнала Зоя, что он сирота, в лице переменилась. Жалостливая она.

— Это же не любовь, Ася, это же жалость.

— Э, Вася, не говори, у женщины трудно понять, где жалость, а где любовь. Жалость и любовь в обнимку ходят.

Сидели, пили чай, молча смотрели друг на друга.

— Васенька, милый, ты прости меня за то, что было тогда, молодая глупая была. Хотела, чтобы у тебя всё было хорошо — я за тебя не только тело, но и душу дьяволу могу продать.

— Асенька, я все это давно осознал. Я когда уезжал в академию, Щеглов уже стал командиром полка. Приехал я в полк за партийной характеристикой. Зашел к нему подписывать документы, и он мне рассказал. Что это всё он придумал, чтобы полку двойку не поставили. Не знаю, может совесть грызла. Я ему хотел тогда по роже заехать. Сдержал себя, как же так, говорю, из-за какой-то паршивой оценки вы продали близкого вам человека. Как же дальше жить-то будете. Хотя с вас как с гуся вода. Из-за этого кресла, в которое вы сели, не только любовницу, но и жену и дочь под любого подложите. А он мне в ответ: ты, чем лучше меня, только благодаря этому случаю повышение получил, в академию едешь. Получил бы полк двойку, сидел бы ты на этой роте, пока плешина не появилась. Тогда гордость мне не позволила возвратиться к тебе и попросить прощения за то, что обидел тебя. Ты спасла меня, уберегла от убийства человека. А сейчас прошу, и ты меня за всё прости, и давай начнём всё сначала, про всё забудем. С чистого листа.

— Василёк, мой ненаглядный, я согласна, — Ася замолчала. Так они некоторое время сидели молча.

— Знаешь что? — сказала она. — Я хотела бы в церкви повенчаться.

— Ты же знаешь, что нам нельзя в церковь.

— Надо, Вася, я хочу, чтобы Бог нас простил.

— Что ж, надо, так надо. Поедем в отпуск, найдем в глухомани церквушку, попросим священника и обвенчаемся.

— Мне отпуска сейчас не положено.

— По семейным обстоятельствам, дней на десять дадут. Знаешь, когда поедем? Через месяц. Сейчас у нас запарка. Готовимся к большой операции. В Панджшер пойдём. Масуда оттуда выкуривать будем. Приеду с рейда и сразу в отпуск.

— Васенька! — вскрикнула она, ее губы задрожали. — Я боюсь, миленький мой, я только откусила кусочек счастья, я боюсь тебя потерять. Я не переживу, — снова закричала она и заплакала.

— Успокойся, Ася, всё будет хорошо. Я нахожусь на КП полка и в атаку не хожу.

Потом она провожала его до машины и долго, долго не отпускала, держа его за руку, боясь выпустить это пролетающее мимо неё счастье, которое она чуть успела схватить своей маленькой ручкой за перо. Но поход на Панджшер по каким-то причинам командование сороковой армии отодвинуло. И у них был ещё в запасе целый месяц.

После посещения госпиталя Бурцев сидел в кабинете и не мог прийти в себя, перед глазами стояло лицо Жургина, вся в слезах Ася, и полный госпиталь молодых искалеченных ребят. Тихонько открылась дверь, и зашёл Никольцев. Бурцев сидел неподвижно.

— Что задумался, Василий Петрович?

— Тяжело, Вадим Степанович, от всего увиденного, ох как тяжело. Полный госпиталь искалеченных ребят.

— Да. Риторический вопрос. Что мы тут забыли.

— Ноха сказал, Шамбалу ищем.

— Что, ищем? — Никольцев удивлённо посмотрел на Василия.

— Шамбалу, чтобы добыть для наших властителей секрет бессмертия.

Никольцев захохотал. Немного подумав, сказал, продолжая смеяться: