Вы. Мы. Они. Истории из обычной необычной жизни

…Конечно, помню. Целая эпоха в моей жизни. Если и был в Париже в первой половине восьмидесятых модный ресторан и гастроном для столичной элиты и шоу-бизнеса, то это был, безусловно, мой. Там бывали: Шарль Азнавур и Лайза Миннелли, бывший президент Франции Жискар д’Эстен и гениальный режиссер «Мужчины и женщины» Клод Лелуш, Роже Вадим, Жоффрей де Пейрак из «Анжелики», в смысле – Робер Оссейн (кстати, нашего происхождения человек), Саша Дистель, Вишневская, Ростропович и Брижит Бардо, незабываемая Диана – леди Ди, Нуреев, да мало ли кто, всех не упомнишь. Днем я работал с бумагами в офисе на Grands Boulevards, а по вечерам наведывался к себе в ресторан в самом центре шестнадцатого округа великого города. Атмосфера в этом ресторане была совершенно потрясающая. Все официанты (Леня, Сема, Яша и другие) говорили с клиентами только по-русски, хотя и с одесским акцентом. В изысках антуража art deco это создавало иллюзию двадцатых годов времен расцвета эпохи белой эмиграции и песен Александра Вертинского. Французы от этого млели, но понимали, что им говорят. Народный художник РСФСР Лева, пока был трезвый, тряс окладистой бородой, делал дамам комплименты и артистически открывал дверь. В углу сидели двое цыган (выпускники Московской консерватории) с гитарами – Леня Гольденберг и Белла Рабинович, бренча что-то зажигательное вперемешку с романтическим. За другим столиком сидел мастер спорта СССР по шахматам (тоже, между прочим, не удмурт). Время от времени он ставил шах Беллочке в темноте и ругался матом с официантами и пьяным художником Левой.

Французы считали, что так и должно быть в русском заведении, и от этого млели, были абсолютно счастливы, пели, пили много водки и играли в шахматы на мелкие, иногда переходящие в крупные, деньги. Ресторан, кстати, был в доле. Между столами ходила очень смешная и добрая бульдожка Машка. Ее все подкармливали и потом по очереди выводили на улицу какать. К ночи всех бесплатно поили персиковой водкой и вишневкой. Девушкам становилось жарко, и они раздевались для «половецких плясок» на столах. Мужчины смелели, но на столы не лезли. Снизу смотреть было интереснее. После официального закрытия кухни обычно начиналось всеобщее братание, которое злые соседи называли оргией.

На ночь Святого Сильвестра (тридцать первого декабря) столы заказывали в октябре, и из свободных мест оставался один туалет. В шесть вечера, когда я вытаскивал из шкафа любимый смокинг, раздался звонок.

– Шеф! – услышал я голос Лени. – Кухонные антисемиты говорят, что вы за сегодня обещали им выплату как за два раза, но они устали от работы гастронома и обеда и хотят в три себе на гроб с муаром. Шо делать?

Кухня была вотчиной поляков и украинцев, которая исторически не любила официантов за чаевые и работу в пространстве со звездами. Обслуживающий персонал отвечал им взаимностью.

– Скажи, что я согласен и скоро приеду.

Вздохнув, как прибой на причале, Леня промямлил что-то неразборчивое на шахматном языке и разъединился.

Ленка одевалась с двенадцати часов. В половине восьмого вечера я выбросил шубу и сумочку на лестницу. Лена с криком «Котик, стой! Я уже бегу, докрашусь в ресторане!» заскочила в лифт и начала вспоминать вслух, что она забыла сделать и на себя надеть. В машине воспоминания продолжались, от самого дома на Avenue Foch и до района Passy, где на одной из улиц и находился мой ресторан.

Войдя к кастрюлям и сковородкам, мы оба ахнули, не сговариваясь. Вся кухня была завалена грязной посудой с закончившегося обеда, неимоверным количеством чашек и блюдец с five o’clock, десятками лоточков из кулинарного отдела гастронома и т. д. Париж гулял в последний день года очень по-русски. Может быть потому, что в эту зиму по обе стороны Сены было реально холодно.

В дальнем углу кухни сидели забастовщики.

Навстречу мне поднялась толстожопая повариха Данута и Заместитель Главного посудомоя Остап.

– Хозяин, – заговорили отщепенцы, – Ленька сказал, что ты согласился на три раза.

Актуальная на тот период времени жена тихонько засмеялась, видно, поняв сентенцию про «три раза» по-своему.

– Но у нас сломалась посудомоечная машина. И мы хотим еще по пять тысяч франков. Каждому.

Общая масса бастующих рептилий нервно задышала, а некоторые тревожно захрюкали. Наступила зловещая тишина. Я посмотрел на этот дохлый профсоюз, на горы посуды, на остановленную подготовку блюд к сегодняшнему вечеру и тихо сказал:

– Вон отсюда. Все. Немедленно.

Через десять минут Ленка Мозер с удивлением в своих огромных нагло-прекрасных зеленых глазах смотрела, как, развязав бабочку и поменяв пиджак смокинга на чей-то фартук, я включил радио и начал весело мыть посуду. Просить ее помочь было бессмысленно. В ответ со стопроцентной вероятностью я бы услышал что-то типа «Я так и знала, что ты будешь меня держать за кухарку в новогоднюю ночь! Хочешь, наверное, чтобы я еще помойку мыла? Туалет скребла? Унижалась мусорщицей? Твоя же мама только об этом и мечтает!»