Выбор

по перекрученной тропе

я пришел твоей напиться воды,

я пришел за песней к тебе?

...В белой пене,

В тучах брызг

сгоряча

79

вниз, в долину,

ты летишь с вышины,

вдохновенно и сердито урча

И локтями раздвигая валуны.

Холод тонких мартовских льдин

ты несешь в темно-зеленом нутре...

У меня приятель есть один,—

он скривился б,

па тебя посмотрев.

Он сказал бы, брови выгнув в дугу,

оглядев твои бешеный бег:

— Этих глупых

маленьких рек

я никак понять не могу.

Д л я чего они? Кому нужны?

И вообще зачем в них вода?

Если в речке нет глубины,

разве ж это речка тогда?

Разве ж она сможет, звеня,

славу о себе пронести?..

Ты прости его,

речушка И н я !

Несмышленый он еще.

Ты прости.

О Т Е Ц И С Ы Н

М. Магомасву

Бывает, песни не поются

ни наяву и ни во сне.

Отец хотел с войны вернуться,

да задержался

на войне.

Прошло и двадцать лет, и больше...

Устав над памятью грустить,

однажды сын приехал в Польшу —

отца родного навестить.

Он отыскал его.

А дальше —

склонил он голову свою.

У ж е он был

чуть-чуть постарше

80

отца,

убитого в бою...

А на могиле, на могиле

лежали белые цветы.

Они сейчас п о х о ж и были

на госпитальные бинты.

И тяжело плескались флаги.

Был дождь крутым и навесным.

И к сыну подошли поляки.

И помолчали вместе с ним.

Потом один сказал:

«Простите...

Солдата

помнит шар земной.

Но вы, должно быть, захотите,

чтоб он лежал

в земле родной?..»

Ш у р ш а л листвою мокрый ветер.

Д р о ж а л и капли на стекле...

И сын вполголоса ответил:

«Отец и т а к в родной земле...»

* * *

Мы судьбою не заласканы.

Но когда придет гроза,

мы возьмем судьбу за лацканы

и посмотрим ей в глаза.

С к а ж е м :

«Загремели выстрелы.

В дом родной

вошла беда...

Надо драться?

Надо выстоять?»

И судьба ответит:

« Д а » .

С к а ж е м :

«Что ж.

Идти готовы мы...

Но с к а ж и ты нам тогда:

наши жены станут вдовами?!»

81

И судьба ответит:

« Д а » .

Спросим:

«Будет знамя красное

над землей

алеть всегда?

Паши дети будут счастливы?»

И судьба ответит:

« Д а » .

И мы пойдем!

С Т И Х И О М О Е М И М Е Н И

Ояру Вациетису

М н е говорят:

«Послушайте,

упрямиться чего вам?

Пришла пора исправить ошибки отцов.

Перемените имя.

Станьте Родионом.

Или же Романом в конце концов...»

М н е это повторяют...

А у меня на родине

в начале тридцатых

в круговерти дней

партийные родители

называли Робертами

спеленатых,

розовых,

орущих парней...

Кулацкие обрезы ухали страшно.

К р у ж и л а с ь над Алтаем р ы ж а я листва...

М н е шепчут:

« И м я Роберт

пахнет иностранщиной...»

А я усмехаюсь на эти слова...

Припомнитесь, тридцатые!

Вернись, тугое эхо!

Над миром неустроенным громыхни опять.

Я с к а ж у о Роберте,

о Роберте Эйхе!

82

В честь его

стоило детей называть!

Я с к а ж у об Эйхе.

Я верю: мне знаком о н —

большой,

неторопливый, к а к река Иртыш...

Приезжал в Косиху секретарь крайкома.

Веселый человечище.

М о г у ч и й латыш.

Он приезжал в морозы,

по-енбнрекп лютые,

своей несокрушимостью

недругов разя.

Me пахло иностранщиной!

Пахло

Революцией!

И были у Революции

ясные глаза...

А годы над страною летели громадно.

На почерневших реках

дождь проступал,

как сыпь...

Товарищ Революция!

Н е у ж т о ты обманута?!

Товарищ Революция,

где же твой сын?

В к а к у ю мглу запрятан?

К а к и м исхлестан ветром?

Железный человечище.

Солдат Октября.

К а к и м и подлецами

растоптан,

оклеветан?..

Н е у ж т о ,

Революция,

жизнь его — зря?!

От боли, от обиды

напрягутся мышцы.

Но он и тогда не дрогнет,

все муки стерня.

В своем последнем крике,

в последней самой мысли,

товарищ Революция,

он верил в тебя!..

83

Да будет л о ж ь бессильной.

Да будет полной правда...

Ты слышишь, Революция,

знамен багровых

плеск?

Во имя Революции —

торжественно и прямо —

навстречу письмам

Эйхе

встает партийный съезд!

Рокочет «Интернационал»

весомо и надежно.

И вот,

проклиная жестокое вранье,

поет Роберт Эйхе —

мой незабвенный тезка!..

Спасибо вам, родители,

за имя мое...

Наверно, где-то ждет меня

мой последний

день.

Кипят снега над степью.

Зубасто встали надолбы...

Несем мы имена

удивительных люден.

Не уронить бы!

Не запятнать бы!

*

Ярославу Смелякову

Говорите по-советски,—

ах, какой язык!

Вам с рождения известны

языка

азы.

Говорите на просторном,

к а к движенье крыл,—

на просторном,

на котором

Ленин говорил!

84

И не хвастайтесь усердьем,

ж и з н ь перетерпя.

Вы в язык поверьте сердцем,

к а к в самих себя!..

Д л я иного он — парадный,

не ж и в о й ,

ничей.

Все равно что иностранный,

лампа

н пять свечей.

Приказали — задолдопил

(прорастает пень!).

Кое-что для жизни

добыл.

Д е р ж и т с я теперь.

И хотя он мечет брызги

с жаром на лице,

откровенно карьеристский

слышу я акцент!..

По

из-за такой канальи

и пустых бравад

вы язык не проклинайте,—

он

не виноват!

Говорите,

потому что

без него

нельзя.

Говорите,

зло и мудро

дураков разя!

Па размашистом рассвете

и в дождях косых

говорите по-советски —

правильный язык!

В Д Е Н Ь П О Э З И И

« I I l l l I l K H I I ,

эстрада!

Будь проклята, эстрада!

Изыди!

Провались в тартарары!..»

85

Тебя поносят широко и страстно,

тебя опять выводят из игры.

Но им назло,

почти не удивляясь,

плывет по залам «стихотворный чад».

«Дешевая»

клокочет

популярность,

«дешевые» овации звучат.

Витийствует —

просите не просите —

«эстрадно-поэтическая моль»...

По кто же в залах?

— Там?!