Выбор

Раньше никто не выдерживал все стадии пытки на этом, так любимом гестаповским офицером, станке. Вариантов было немного. Или говорить, или дать себя разорвать и умереть. Обычно, всё рассказывали после первого применения. Боль вырываемых суставов сводила пленников с ума. Они переставали себя контролировать и выкладывали всё, только бы не было повторения этого кошмара.

Никто не выдерживал. Никто. Кроме него. Во время третьей стадии пытку несколько раз пришлось останавливать. Немец, никогда раньше этого не делавший, немного опускал плиту вниз, ждал, пока комиссара приведут в чувство и снова поднимал его. Постоянная рвущая боль заставляла Виктора хрипеть и он опять отключался. Из-за этих остановок третья стадия заняла не десять минут, как говорил гестаповец, а несколько больше.

Немец снова и снова задавал ему свои вопросы, только за туманом боли Виктор его даже не слышал. Он лишь ждал, когда адская машина, наконец, сделает своё дело и разорвёт его на части…

Но этого не произошло. Комиссар пережил и третью стадию пытки станком. Только под конец, когда плита поднялась на максимальную высоту, что-то мерзко треснуло внутри и он перестал совсем чувствовать левую руку. Через мгновение треск повторился. Нога стала быстро неметь. Он ещё успел почувствовать горячую струйку собственной крови в районе паха прежде, чем снова пришла темнота.

Гестаповец смотрел на бесчувственного Виктора и по-прежнему не понимал. Зачем было принимать такие мучения, если можно было сказать, что спрашивали и его оставили бы в покое. До казни. Вывод напрашивался только один. Они ошиблись и мальчишка ничего не знает. Нет у него никакой информации о Ворошиловграде. Посоветовался с напарником. Оба согласились, что если бы он хоть что-то знал, то всё рассказал бы. Они безоговорочно верили в свои методы. Ток, «козел», препараты и, наконец, станок. Ничто не заставило его заговорить. Тем более, по тому, в каком состоянии было тело юноши, они могли себе представить, что делал с ним Соликовский. Не может человек столько вытерпеть и не признаться…

Комиссар испытал всё, что только смогли придумать Соликовский, следователи и немцы, но всё ещё был жив. Осталось только одно, ещё не испытанное им. Смерть.

Сняв со станка, его волоком оттащили в камеру.

– А то, о чём они его спрашивают, Ворошиловградское подполье, оно существует? – спросил Светозар, когда они шли по коридору за полицаем, тащившим Виктора за руку в камеру.

– Существует, – кивнул старейшина, – Он действительно член подпольного райкома комсомола и знает всё то, о чём его спрашивают.

Полицай бросил юношу, загремел ключами, потом втолкнул его внутрь, запер двери и ушёл. Светозара и его спутников запертая дверь не остановила. Через мгновение они смотрели, как друзья осторожно перетаскивают полумёртвого комиссара к стене. Ваня, сам измученный не меньше друга, подложил что-то ему под голову, прикрыл чьим-то ватником.

– Неужели опять придут за ним?.. – спросил тихо один из парней, не обращаясь ни к кому конкретно, просто высказал вслух то, о чём думали они все.

– Могут… – так же тихо ответил Ваня. – Как и за любым из нас.

Виктор застонал, вздохнул, но не очнулся.

В этот раз сознание возвращалось к нему очень медленно, будто не решаясь позволить снова почувствовать всю ту боль, которая продолжала мучить истерзанное тело, хотя пытка давно закончилась. Двигался он после гестаповского станка с большим трудом. Левая рука так и осталась вывернутой безжизненной плетью. Одна нога болела постоянно, из раны в паху сочилась кровь, но он уже давно не обращал внимания на подобные вещи. Да, его запытали почти до смерти, но это было не главным. Важно было то, что, несмотря на все попытки палачей, победить его им не удалось. Он остался тем, кем был, комиссаром «Молота», честным и верным.

Когда пришли, чтобы отвести их на казнь, Виктор попросил друзей помочь ему подняться. Хотел пойти сам, но тело отказывалось слушаться и комиссар упал… Никто из пленников был не способен нести его. Все были измучены пытками, многие искалечены. Полицаи были вынуждены оттащить его в машину сами. Виктора бросили в кузов, где уже лежал Женя Мошков. Он не двигался и, каким-то внутренним чутьём Виктор понял, что друг мёртв. Потом принесли и бросили рядом двух девушек. Они были живы, но без сознания. Дальше, был Толя, у которого во время допросов отрубили ступню, а после по одному выводили парней и тоже запихивали в кузов.

У Толи сегодня был день рождения. Самым лучшим подарком сейчас была бы, конечно, жизнь и свобода, ну, или вход в город Красной Армии. Но ни того, ни другого измученные друзья сделать не могли. И они запели. Нестройными голосами, слабыми, охрипшими от криков и боли, они пели любимую песню, не зная, что их слышат.

В последнюю дорогу их провожала заплаканная женщина. То была мама Толи. Он написал ей накануне записку. Не понятно почему, один из полицаев согласился её передать и действительно передал, а не выбросил. Кроме записки, он сказал, что если она хочет увидеть сына в последний раз, то должна бежать к тюрьме.