Выбор

Пытка «козлом» тоже ничего не дала. Однако, гестаповцы были совершенно уверены, есть способ сломать волю упрямца, заставить говорить. Его сняли с «козла», отлили водой и поволокли в соседнюю камеру, бросили у стены. В центре неё двое солдат собирали что-то. Это было похоже на, только что пройденного, «козла» и комиссар перестал обращать на них внимания, понимая, что скоро на своей шкуре узнает, что за адскую машину собирают немцы.

Когда всё было готово, его опять положили на спину на довольно узкую плиту. Руки и ноги намертво привязали к опорам, оттягивая их максимально вниз, к полу. Потом, тот из гестаповцев, который выругал Соликовского за правую руку комиссара, подошёл к прибору.

– Если ты думать умереть герой, ты ошибаться, – он наклонился к Виктору, – Скажешь или нет, все будут знать ты сдаться под пытками. Всё рассказать и сдать своих товарищей.

– Не поверят… – прошелестел Виктор.

– О, ты сомневаться? – немец засмеялся, – Напрасно! Нам поверят. Мы уметь делать из героев… – он запнулся, – Как это говорить? Предатель. Ты будешь предатель и твою фамилию уничтожить русский каратель, как фамилию предателя.

– Пошёл ты… – Виктор понимал, что угроза немца реальна, но бессмысленна.

Он уже не первый раз слышал грохот орудий. Значит, фронт приближался и, значит, скоро придут наши. Виктор знал, что ему не дожить до этого, но это было уже не так важно. Главное, он победил их, ничего не сказал, никого, кроме себя самого не выдал. А наши придут и разберутся, кто предатель, кто нет. В этом комиссар не сомневался.

– Я немного рассказать тебе о тот прибор, на который ты лежишь, – гестаповец погладил край плиты пыточной машины, – Сейчас эта плита подниматься верх, а твой ноги и руки остаться низ. Первый раз это будет всего один минут и после того, как я опустить плита низ, ты сам рассказать всё, что я спросить тебя.

– Пошёл ты… – повторил Виктор и гестаповец запустил механизм.

Плита, на которой лежал Виктор медленно пошла вверх, а штифты, удерживающие руки и ноги, остались на месте, выворачивая суставы. Он закричал. Усовершенствованная дыба калечила руки, ломала плечи, выкручивала суставы ног из тела. Это чудо техники буквально вырывало из человека все конечности одновременно.

Как и обещал, гестаповец ровно через минуту опустил плиту назад, но Виктор этого не узнал. Через десять секунд пытки комиссар потерял сознание. Его сразу стали отливать, но очнулся он уже тогда, когда адская машина остановилась.

– Ну? Отвечать мне, – потребовал гестаповец, юноша молчал, – Отвечать и тебя отнести камера. Иначе второй раз. Это пять минут. Думать и отвечать.

Он отошел к окну, видимо, давая Виктору время решить, мучиться дальше или рассказать и избавить тело от рвущей пытки.

– Дедушка, – позвал Светозар, не отводя от Виктора глаз, – Пожалуйста…

Старейшина кивнул, понимая, о чем просит мальчик, поднял руку и они услышали голос Виктора. Не хриплый и едва слышный, как сейчас, а настоящий, каким он был совсем недавно. Каких-то десять-одиннадцать дней назад.

«Вот, кажется, и всё… теперь-то уж точно… сейчас эта сволочь разорвёт меня и всё закончится… Эх… хоть на секундочку оказаться бы дома… увидеть маму… сестрёнку… попрощаться с отцом… потом с Аней… Анечка моя… надеюсь, ты ушла… любимая моя… я так и не признался, что люблю… дурак… не посмел… Как же хочется жить!.. ещё бы хоть разок увидеть её… всего разок… Но, что это я?.. нельзя раскисать… пусть рвёт меня… Пусть!.. ничего не скажу больше…» – он попытался пошевелить руками, напряг ноги, словно проверяя на месте ли они ещё, – «Наверное… так же чувствовали себя те, кого в древности привязывали к лошадям…»

– Ну? Ты подумать? – гестаповец стоял рядом с ним.

Как и решил, Виктор ничего ему не ответил. Перевёл взгляд в потолок и тут же закричал от боли, разрывающей тело. Плита поднялась чуть выше, усиливая давление на, и без того искалеченное, тело юноши. Через пять минут его опустили. За это время он несколько раз отключался и его приводили в чувство, не прекращая пытки.

– Ну? – снова он услышал этот голос, – Говорить, – он молчал, – Говорить, зачем так мучить себя? – немец взял его за подбородок, повернул голову пленника к себе, – Говорить. Иначе будет очень много боль. Третий раз верх десять минут. Ты умирать. Зачем? Если надо только говорить.

По глазам немца было видно, что этот искромсанный плетьми, едва живой юноша без губ, с изломанным телом пугает его. Было вообще не понятно, как он ещё не умер, этот мальчик, от всего того, что с ним делали полицаи и теперь они, гестапо. Он явно не понимал, зачем обрекать себя на такие мучения, если нужно лишь рассказать то, о чём спрашивают.

– Ты сумасшедший… – гестаповец отпустил его.

Виктор снова смотрел в потолок и слушал, как мерно начала жужжать адская машина, поднимая его вверх, разрывая тело. В суставы тут же вонзились сотни игл, причиняя немыслимую боль…