Выбор

Тем временем, один из гестаповцев ушёл к столу, чем-то загремел и вернулся к пленнику со шприцем в руке. Он что-то спрашивал у него, но Виктор не слушал. Он думал, что может быть в этом шприце и сможет ли его сознание победить это…

Немец сделал ему укол в плечо, отошел. Они оба посмотрели на часы, сели. Когда лекарство начало действовать Виктор почувствовал. Сознание медленно поплыло, но не отключилось. По его, ставшему рассеянным, взгляду немцы тоже поняли, что укол сработал и стали задавать свои вопросы.

Ничего, кроме уже слышанного «Я комиссар!» не добились и сделали ему второй укол. Потом ещё один. Его разум стал похож на желе. Он слышал их сквозь вату. Поначалу Виктор даже испугался, что в таком состоянии не сможет сопротивляться, но вскоре контроль почему-то стал возвращаться. Голова прояснилась. Ни сила препарата, который в него заливали, ни его количество больше не имело значения. Виктор снова победил.

И тут взгляд одного из немцев упал на его правую руку с переломанными пальцами. Гестаповец велел позвать Соликовского и стал выговаривать ему, тыча в руку Виктора.

– Да, не скажет он ничего, герр офицер, – оправдывался Соликовский, – И не станет ничего писать или подписывать. Мы его уже десять дней мордуем, а он молчит, гадёныш.

– Теперь, даже если решит заговорить, он ничего не сможет подписать, – сказал гестаповец по-немецки и отвесил начальнику полиции звонкую оплеуху, – Вы идиот, Соликовский!

Виктор пытался понять, за что немец ругает Соликовского и не верил своим ушам. Получалось, гестаповец материл его за то, что пленнику переломали пальцы. Это было глупо. Виктор списал всё на действие препарата, окутавшего ватой его мозг. Но они ругались около него и он не мог не прислушиваться. Наконец, он понял. Им было нужно, чтобы он сам написал свои показания, когда, наконец, сдастся и заговорит. Ну, или хотя бы подписал то, что запишут с его слов. Теперь это стало невозможным.

Когда, наконец, Виктор сообразил в чём дело, он улыбнулся. Было удивительно, но разбитые телефонным кабелем и кулаками полицаев губы его послушались. Следующее, что он помнил, это звериное рычание Соликовского и адскую боль, отправившую его сознание в пустоту.

Светозар смотрел, как озверевший начальник полиции, выхватив нож, отрезает комиссару губы и стремительно бледнел.

– Улыбаешься, сучёнок! – рычал Соликовский, оттягивая нижнюю губу Виктора и занося над ним нож, – Больше не чем будет улыбаться! – он засмеялся, бросил отрезанный кусок плоти на пол, ухватился за верхнюю губу комиссара, уже потерявшего сознание…

Взрослые, такие же бледные, как мальчик, стояли рядом с ним, молчали. Никто из них больше не говорил, что нужно остановиться. Каждый понимал, да, они смотрели прошлое юноши, над которым издевались больше и изощрённее, чем над другими, но он был не единственным, кого мучили. По тому, как пытая Виктора, надеясь заставить его заговорить, перед ним насиловали и резали тех девочек, каждый мог представить себе, что переживали другие члены отряда.

Пока они следовали за комиссаром, вокруг постоянно слышали крики, почти не стихавшие в тюрьме. Пыточные, все камеры, где держали пленников, кабинеты следователей, коридор, казалось, даже стены и потолок пропитались их кровью… И всё это происходило не в каких-то средневековых застенках инквизиции. Это делали существа, считавшие себя вполне цивилизованными людьми… О том, что применят к юноше, сменившие полицаев, гестаповские сверхчеловеки после пыток током и уколов, обоим мужчинам даже думать не хотелось.

Он очнулся в камере. Рядом сидел Иван, придерживая перебитую руку. Виктор хотел спросить его, сколько времени пролежал без сознания и не смог. Потом всё же получилось, но голос звучал как-то странно и было очень больно.

– Ваня… как давно… меня притащили?..

– Думаю, часа три назад, – ответил Земнухов, – Не разговаривай, больнее будет…

– Я плохо помню… что случилось… Опять лицо мне разбил, да?

Иван вздохнул, помолчал. Молчали и парни, которые были с ними в камере. Однако, друг ждал ответа и Иван рассказал, что его принесли без губ…

Утром за ним пришли опять. Полицай перекинул едва живого юношу через плечо и унёс. В одной из пыточных стоял предмет, который они называли «козёл». Рядом крутились гестаповцы. Виктора положили на спину на большую металлическую плиту, опять привязали руки и ноги. Его снова спросили про Ворошиловград, он промолчал. Полицаи зашуршали чем-то и вскоре Виктор почувствовал, как плита под ним начала накаляться. Его медленно поджаривали на огромной сковородке. Он подумал, что печка, на которую его посадил тогда Соликовский, была намного страшнее, вздохнул и позволил сознанию «уплыть».