Выбор

Они вышли на улицу. Была ночь. Ясное темно-синее небо переливалось звёздами. Они залюбовались, настолько красиво это было. Потом оба, не сговариваясь, сели на ступеньки. Первым заговорил мальчик.

– Па, пожалуйста…

– Знаешь, я не представляю, что ты чувствуешь, когда видишь, как его мучают… Мне самому больно и страшно смотреть на это… но я взрослый, – он печально вздохнул, – Видимо, я всё же ошибся… нужно было запретить тебе идти туда…

– Но ты не стал, – Светозар взял его за руку, – И я благодарен тебе, па. Я должен был это увидеть. Ты всегда говорил, человек должен сам делать свой Выбор и сам отвечать за его последствия. Я свой сделал и если сейчас остановлюсь, если ты остановишь меня, то никогда не прощу этого ни себе, ни тебе. Понимаешь? – Любомир молчал, – Па, пожалуйста! Ведь и он, Виктор, сделал свой Выбор. И он сумел до конца с честью принять его последствия. Позволь и мне поступить так же.

– Ты прав, сынок, – Любомир обнял его, – Каждый из нас отвечает за свой Выбор сам. И я сполна уже ответил за свой… Я разрешил тебе увидеть этот кровавый ад и я сам оказался в аду, когда увидел, как ты плачешь… там… рядом со столом, на котором рвут этого мальчика… Страшнее этого был для меня только уход твоей мамы… – его голос дрогнул и мальчик поднял голову, посмотрел на него.

– Не надо, па. Всё хорошо. Я справлюсь. Правда, – он протянул руку и вытер со щеки отца одинокую слезинку, – Мне сейчас тоже очень больно, па. Потому что больно тебе, – Светозар потянулся к нему на колени, обнял за шею, как делал, когда был совсем маленьким, – Пожалуйста, па…

Через полчаса Любомир, скрепя сердце, последовал за сыном в Поле, понимая, что Светозар прав. Отступать поздно. Он просил всю Правду и должен был теперь узнать всю её, до самого конца, как бы больно и страшно это ни было. Поле было бесстрастно, оно показывало реальность такой, какой она была, без замен и ретуши. И это было важно для его мальчика, узнать Правду именно такой, какая она есть. Да, страшной и жестокой, да, безжалостной, бесчеловечной, но настоящей. Поэтому они снова оказались в кровавом безумии камеры пыток.

Девушка всё так же без сознания висела, распятая между стойками дыбы, с проткнутой прутом грудью. Виктор безжизненно лежал на столе, рядом на полу валялся тот самый прут, с которым Соликовский шёл к нему, когда они выпали из Поля.

В камере больше никого не было. Полицаи куда-то ушли. Вскоре в коридоре раздались их шаги и пьяная ругань. Кто-то из них, видимо, споткнулся и чуть не упал. Они принесли вёдра полные снега, подошли к столу, вывалили их на комиссара. Снег мгновенно окрасился в красный, а Виктор тихо застонал.

– Живучий щенок… – прошипел Соликовский, подошёл к столу, тряхнул Виктора за плечи, – Ну? Будешь говорить, сучёнок?

За эту ночь он сделал с этим упрямым щенком всё, что только было можно. Его насиловали на дыбе, били, жгли, пытали иглами, огнём, рвали его и повторяли всё это снова. Последнее, что сделал Соликовский, это всунул в него раскалённый прут. Хватило всего пары движений, чтобы щенок отключился. Его вопли от прута в заднице, наверняка, слышно было по всему городу.

– Ну? – начальник полиции снова тряхнул его, заставляя застонать, – Говори!

Взгляд Виктора, наконец, прояснился. Он собрался с силами и плюнул полицаю в лицо.

– Ах, ты ж!.. – зашипел в бешенстве Соликовский.

Он огляделся в поисках чего-нибудь ещё более страшного, чем раскалённый железный прут, что можно было бы пихнуть в юношу, когда на глаза ему попалась печка…

– Отвяжи, – велел он подручному и, когда приказ был выполнен, легко подхватил Виктора подмышки, встряхнул, – Ну, очухался?

– Пошел ты… – прошептал юноша.

Соликовский поднял его, сделал два шага к печке и новый вопль отразился от стен тюрьмы. Начальник полицаев посадил комиссара на пылающую печь… Сильно запахло палёной плотью, а через несколько секунд, показавшихся вечностью, Виктор потерял сознание. Эти секунды его держали, чтобы не соскользнул с печки, потом бросили и он упал на пол.

– Отлей его, – велел начальник, и на Виктора вылили ведро ледяной воды, – Ну? – он толкнул юношу носком сапога, – Говори! – комиссар в ответ только стонал, медленно приходя в себя, – Ещё воды, – велел он, сел.

Сейчас продолжать было без толку. Надо было дождался, когда мальчишка окончательно очнётся. Минут через десять подручный позвал его. Начальник подошёл к пленнику.

– Говорить будешь? – комиссар отрицательно качнул головой, – Заговоришь, сучёнок, как миленький заговоришь, – пьяно ухмыльнулся он, снова сажая юношу на печь.

Виктор хрипел от боли, бился в руках начальника, пытаясь вырваться, но тщетно. Его крепко держали на печке, пока сознание снова не уплыло от боли. Тогда Соликовский отпустил его и юноша упал ему под ноги.