Выбор Геродота

— Собственное творчество, — смущенно ответил саммеот. — Еще даже название не придумал. Ну, может быть, так поэму и назову: "Персидская война"…

— Как ты смог так точно описать народы, которые шли с армией Ксеркса на Элладу? — не унимался Паниасид. — Ведь ты в то время был еще мальчишкой.

— Отец служил кормчим на корабле Филака, сына Гистиея, который захватил один из кораблей Фемистокла во время битвы при Сал амине. Он мне про войну и рассказывал.

Паниасид взял его за локоть.

— Пойдем-ка со мной, нам надо выпить…

Саммеот с галикарнасцем отправились в ближайший кабак, чтобы отметить знакомство. Геродот и женщины вернулись домой. Вскоре агора опустела.

Паниасид появился поздно вечером — нетрезвый и возбужденный. Раздевшись, рухнул на кровать. В кабаке он откровенно говорил с Херилом о войне, то ругался, то вытирал слезы. Перед глазами вставали тени прошлого. Даже вино не помогло снять нервное напряжение, поэтому сон не шел.

"Солимские горы от нас совсем недалеко — на востоке Ликии, — думал Паниасид, заложив руки за голову. — Армия Ксеркса должна была пройти мимо них по дороге из Криталл в Карию".

Мысленно бывший такабар снова вернулся к событиям двенадцатилетней давности, в пору своей боевой молодости. Вспоминал друзей, походную жизнь, сражение на Несте. Ему слышался яростный шум стычек, мелькали обрывки бесед, лица…

Внезапно Паниасид сел. Кулаки сжались сами собой.

"Нест! Горбоносый! Менон!"

Бок резануло болью, словно под ребра только что вонзилась смертоносная сталь. Он лихорадочно огляделся, со страхом ожидая, что увидит трупы Эвхида и Эвнома — и не увидел никого. Только тогда отпустило.

Остаток ночи Паниасид провел в перистиле.

Сомнений не было: пикет у костра вырезали именно Менон и его гоплиты. Неважно, кто и на чьей стороне тогда сражался. Заколоть исподтишка — это подлость, которую нельзя оставить безнаказанной.

Иола не трогала мужа, понимая, что разговоры о войне бесследно не проходят. Просто молча поставила перед ним кувшин со свежей водой, после чего вернулась в гинекей.

3

Утром хмурый, невыспавшийся Паниасид застал жену на кухне.

Иола держала обеими руками сито, в то время как Агесия ссыпала в него муку из амфоры. Поднимаясь белым облачком, мучная пыль оседала на одежде и лицах женщин.

Это не помешало ему обнять Иолу сзади.

— Уйди, не мешай. — Жена вяло сопротивлялась.

Тогда Паниасид сжал ее еще крепче.

— Сходи за водой, — попросила Иола Агесию.

Кусая губы, островитянка подхватила гидрию. Стремительно вышла из кухни.

Супруги посмотрели ей вслед.

— Ты ничего не замечаешь? — спросила Иола.

— Например, что? — Паниасид шутливо укусил ее за шею.

— Как она на тебя смотрит.

— И как?

— Словно тебя медом обмазали.

Паниасид повернул Иолу к себе лицом.

— Ты — моя жена, и я тебя люблю. Буду любить всегда, кто бы и как на меня ни смотрел.

Поцеловал ее в губы, а она нежно прильнула к нему.

Ответив на поцелуй, спросила:

— Обещаешь?

Он смешно закивал головой.

— Дурак! — Иола оттолкнула мужа, сделав вид, что обиделась.

— Агесии сейчас тяжело. — Паниасид заговорил серьезно. — Я очень хорошо понимаю, что такое потерять близких. Сам лишился отца и чуть не лишился сына. Просто пожалей ее. Не осуждай за чувство ко мне, если ей так легче. Да, я все вижу, но не собираюсь отвечать взаимностью. Уверен — влюбленность пройдет, как только утихнет душевная боль.

Он снова поцеловал жену.

Сквозь щель между занавеской и аркой Агесия смотрела на супругов. Грустно, потерянно, безнадежно. Сделав над собой усилие, отдернула тяжелую ткань…

Облака разошлись, открывая россыпь звезд в ночном небе. Вокруг полной луны растекалось слабое сияние. Пламя битумных факелов высвечивало грубую кладку стен. По улице Лелегов крались тени запоздалых прохожих.

Стук дверного кольца спугнул сову с платана. Посветив незнакомцу в лицо, ойкет грубо спросил, что ему надо. После того как Паниасид назвал свое имя, дверь захлопнулась. С перистиля прозвучало: "Жди!"

Вскоре раб вернулся. Окинув гостя цепким взглядом, впустил его во двор. В прихожей предложил медный таз и кувшин с водой. Потом услужливо вытер ноги.

Мраморные плиты холодили босые ступни. Подсвеченные угольками тимиатериев лица нимф казались живыми. На толстом персидском ковре в андроне шаги Паниасида стали мягкими и беззвучными.

Менон удивленно смотрел на ночного гостя с клинэ:

— Я же сказал, что пришлю ойкета.

Паниасид уселся на клисмос.

Спросил в лоб:

— Ты участвовал в битве под Абдерами?

Гиппарх не торопился отвечать. Спустив ноги на пол, потянулся к наброшенному на спинку гиматию. Прежде чем ответить, взвесил последствия своей откровенности.

— Да.

— Значит, должен помнить атаку сатров.

Менон напрягся. Здесь явно что-то не так. Но что?

Выпрямив спину, Паниасид сцепил пальцы в замок. Старался казаться спокойным, хотя получалось плохо — ярость в глазах не утаишь.

Пришлось сделать над собой усилие, чтобы голос звучал невозмутимо: