Выбор Саввы, или Антропософия по-русски

Волна советской моды на хрусталь нахлынула вместе с дружными выездами соотечественников в Чехословакию, насильственным путем преобразованную в братское государство; после чего хрустальная лихорадка возрастала пропорционально ознакомлению наших граждан с чешскими торговыми центрами, а чуть позже – сообразно гигантским очередям, выстраивающимся в конце каждого месяца в ГУМе и ЦУМе. Тамаре нужно было ловить миг удачи.

И однажды, засыпая тревожным сном уставшего от перегрузок человека, доктор с грустью осознал, что, кроме хрусталя, телефонных разговоров и некоторых медицинских нововведений, его жена ничем не интересуется. Ах да, был еще короткий музыкальный всплеск, когда Тамара принесла домой стопку пластинок русской и зарубежной классики и добросовестно пыталась слушать. Но попытки быстро превратились для нее в пытку. Совсем скоро пластинки чернокрылыми галками упорхнули на антресоли.

– Ты бы взяла книгу, почитала, что ли, для общего развития, пока я ребенка укладываю, – как-то раз предложил он жене.

– Что-нибудь новое по медицине?

– Да нет, что-нибудь старое из художественной литературы.

– А зачем? – резонно спросила она. – Что это даст?

– Хрусталя это точно не даст, – ответил он.

Все. Нет любви. Да и не было. Была благодарность за протянутую на четвертом курсе руку помощи, с наслоившимся сексуальным притяжением, неуемной половой страстью – но и то и другое кончилось. После такого открытия брак просуществовал еще год.

В конце 73-го они развелись вполне мирным путем. Благо, Тамаре с сыном и хрусталем было куда уйти. С тех пор Савва, оставшийся после развода вдвоем с бабушкой и скромной парой постельного белья, стал добросовестно выплачивать «элементы», как, с меткой подачи Фаины Георгиевны Раневской, говорили его друзья. Они вполне деликатно, но настойчиво и нудно осуждали его за безразличие к сыну. «Погодите, ребята, это вы сейчас такие правильные и благородные. Посмотрим, что с вами будет дальше», – отвечал им 32-летний доктор.

На самом же деле решение о разводе далось ему совсем непросто; принимая его, он не раз задумывался: окажись бабушка дома в день его знаменательной подготовки к пересдаче экзаменов на четвертом курсе, непременно зашла бы проверить форточку, и дальнейшего развития событий со столь отдаленными последствиями могло и не случиться.

Глава десятая Кафедра

Ему до поры фантастически везло на врачебное окружение. Медики не по принуждению, но по призванию сопровождали Савву с самого детства, и довольно долго. Еще осенью 67-го, сразу после его женитьбы, позвонил старинный друг деда, врач-терапевт Александр Иванович Смирнов, в свое время усердно выхаживавший деда после операции, и спросил без обиняков, почти по-родственному:

– Савка, ты институт закончил?

– Да.

– А чего не звонишь? Тебе разве не нужно на работу устраиваться?

– Нужно.

И Александр Иванович отвел Савву в 24-ю больницу к старику Гиляревскому. Сергей Александрович Гиляревский был когда-то хорошо знаком с деканом лечебного факультета Первого Меда и обрадовался следующим образом:

– О! Внучок Фёдор Иваныча, Савка! Я ж тебя на горшке помню.

И он отвел «внучка» на кафедру к знаменитому Евгению Михайловичу Тарееву, правой рукой которого был сам.

– Тебе, Савва, должно понравиться, – хрипел он нестройными голосовыми обертонами. – Кафедра крепкая, умников много, дед остался бы доволен. Как не сделать доброе дело покойному Федору Ивановичу, хороший был человек.

Когда-то Гиляревский попал под трамвай, после чего ноги ниже колен ему заменили протезами. Передвигался он опираясь на трость, всегда в неизменной кепке, частенько спотыкался, – тогда кепка летела в одну сторону, трость в другую, – его подхватывали под руки оказавшиеся рядом сотрудники, а он, принимая от них поднятые с пола кепку и тросточку, изрекал: «Фу, черт, чуть не испугался». О себе он говорил исключительно в третьем лице, во время обходов и осмотров больных подводя итог следующим образом: «Паразит куца сказал этот диагноз». Далее следовал непосредственно диагноз. И это была неоспоримая точка. Понятно, что прозвищем «куца» Сергей Александрович окрестил себя ввиду отсутствия ног. Голос его звучал так же скрипуче, как протезы при движении, и порой сложно было определить, то ли он разговаривает с кем-то в больничном коридоре, то ли поскрипывает искусственными голенями, следуя мимо какой-нибудь из палат. Шутить Гиляревский любил всегда и везде, и отнюдь не только над собой. Стоя у кровати с задыхающимся больным, частенько задавался сакраментальным вопросом: «Ну что, лечить будем или пусть живет?» В ординаторской мог поинтересоваться у коллег по поводу все того же больного: «А мы что пролонгируем – жизнь или смерть?»

Итак, «паразит куца» осуществил весьма благородный поступок, приведя внука Федора Ивановича на одну из самых мощных в Москве того времени медицинских кафедр.