Выбор воды

Пап, ты опять? Врач ведь сказал – пока нельзя.

Отец делал зарядку для ног, лёжа на диване. Вверх-вниз. Вверх-вниз.

– Пап, я последний раз говорю.

– Кира, ты уроки сделала? В школе много задали?

– Я вообще-то давно уже университет окончила. Замуж вышла и развелась, а ты всё про школу. Ногами перестань так делать.

– Как будто я раньше так не делал. Как уйдёте на работу, опять буду делать!

– Только увижу. Собираться пора. Я такси на десять заказывала.

– Куда собираться?

– Опять забыл?

– Помню, айда. Погоду сейчас только скажут – и пойдём.

– Погоду в нашем городе никогда не говорят.

– Скажут. И куда мы?

– Забыл?

– Как с отцом разговариваешь?

– А как с тобой говорить, если ты как ребёнок? Даже не помнишь, когда у тебя день рождения, хотя вчера повторяли.

– Как это не помню? Седьмого января.

– Это у брата твоего седьмого января. А у тебя в августе!

– Сама ты в августе. В августе – это у тебя. Как будто я не помню.

– Нет, пап. А у мамы когда?

– Первого января.

– Хоть что-то помнишь, ладно. А у тебя когда?

– Седьмого января.

– Опять. Запомни уже: пятнадцатого августа. Пятнадцатого. Садись, ботинки принесу.

Пока я искала ботинки в коридоре, по телевизору успели рассказать о погоде в Ростове, Самаре, Воронеже, Петербурге и Москве. Погоду в нашем городе, как всегда, не сообщили.

– А погоду? Прослушали.

– Опять не сказали. Нет нашего города. И погоды тут, значит, никакой нет.

– Я им напишу туда! Как так – нет? Напишу-напишу. За всё время, что смотрю этот ящик, два раза только сказали у нас погоду. Два раза! Как там пчёлы? Выставлять пора.

– Правую ногу давай. Нормально шнурки? Не туго?

– Нормально.

– Левую. Встанешь сам?

– А у кого тогда седьмого января?

– У брата твоего, дяди Жени.

– А что это за ботинки? Новые?

– Какие новые, пап? В прошлом году купили тебе. Правда, ты всего раза два их надевал с этими больницами.

– Дорогие, наверное. Были же у меня старые, коричневые. Лучше бы медогонку купил.

– Такси сейчас приедет – и пойдём.

– Зачем тебе сумка такая большая?

– Это твоя сумка.

– На курорт едем?

– На курорт, на курорт.

– Курорты – это мы любим.

– Мама тебе в больницу сумку собрала.

– Надо в деревню заехать, пчёл проведать.

– Станет тебе лучше – поедем.

– Пчёл пора выставлять – погибнут же. И так один улей только остался.

– В этом году весна видишь какая холодная, рано ещё выставлять. Дождутся. День рождения свой не помнишь, а про пчёл помнишь. Такси уже ждёт.

– Погоди. Мне в туалет надо.

Ещё только звонка телефона сейчас не хватало.

– Алло, да. Какой фургон? Нет, не заказывали. Куда подъехали? Да, это наш номер. Вы нас извините, пожалуйста, это отец мой звонил. Он перепутал. Нет, нам не нужен грузовик. Что вы орёте? Нет, я ничего вам не должна! Нет, мы никуда не едем! Я сказала, я ничего платить не буду!

– Как не нужен? – появился в коридоре отец. – Фургон приехал? Уже? Смотри, быстро как! Позвонил – и сразу приехал. Только плати.

– Зачем ты заказал фургон?

– Пчёл привезти сюда. Раз я тут – и они пусть тут.

– Господи! Чуть пять тысяч не содрали!

– Мы на четыре договаривались!

– Пап, ты зачем в ванну нассал?

– Какую ванну? Я в туалете был.

– Ты нассал в ванну! Прямо в ванну! Больше так не делай, хорошо, пап?

– А я и не делал. Я что – больной, что ли, в ванну ссать? Я готов. По пути заедем к пчёлам. Пора выставлять улей.

– Ты что – даже погоду не чувствуешь? Холодно. Тебе в больницу надо.

– Фургон отвезёт. На мою пенсию и поедем. Я уже заказал!

– Никуда твой улей не денется!

– Должны позвонить по поводу фургона, давай подождём. Видно, опаздывают. С пчёлами говорить надо. Тебе всё равно! Ты ни разу и не говорила с ними! Ни разу! Сетку зачем тебе дарил? Так и лежит!

– Вылечишься – и поедем.

То вишнёвое дерево, которое доставало до колен, когда мы первый раз собирались открыть этот сарай, уже вымахало выше головы.

Открыть его – означает смахнуть с вишни цвет, хотя он облетел ещё весной. Прозрачный цветочный ров оберегает сарай от вторжения. Он делает маленькую дверь невидимой или вовсе никогда не существовавшей.

Всегда удивляли размеры деревьев. Они могли бы иметь человеческий рост, но они намного выше. Гигантские звери, чьи кости шевелятся на ветру. Вцепившись в своё место глубокими корнями, этот зверь никому его не отдаст. Он умнее человека – хотя бы потому, что подчиняется свету.

Дерево сарая потемнело и перекосилось. Если подойти к самой двери, присесть под вишню и прислониться к стене, – слышно, как стареют вещи. Как они сортируют воспоминания о самих себе по одним им известным параметрам.

Но когда поднимается ветер, этот гул заглушается шумом Волги. Река не может шуметь тише, чем она шумит. Взобравшись на яр, волжский голос один за другим перешагивает ряды деревенских домов, пока, переступив через восемь, не оказывается здесь. Ему не нужно сарая или другого особого места. Перешагивая девятый ряд, он идёт дальше – на зады, уступая место шелесту сосен.

Если постоянно вспоминать о вещах, они набирают вес. Как воздух, накопившийся в запертом доме, куда давно никто не входил.