Выбор воды

Уже темнеет, но с берега Волги невозможно уйти. Вода так ровна, что сядь на неё чайка – вздрагиваешь: только не злись, река, только не злись, река, никто не потревожит твою ровность. И не разбудит, когда ты гаснешь в паутинном свете.

Развернёшься уходить, но Волга вдруг зашумит. Чайки мечутся, поднялись волны. Не помню, чтобы здесь были такие волны. Слишком равномерные – не накатывались, а разлиновывали реку на строки. Они одинаково всё разрушали.

Запахло большим и холодным. Во всём этом человеку уже не было места.

Чайки разлетаются, оставляя поверхность реки такой же, какой она была до них. До всего.

Река Турия Валенсия, Испания, за полтора месяца до озера Бохинь

Валенсия полыхала пустотой. Все, кто мог, укрылись на сиесту в комнаты со старыми вентиляторами и кондиционерами. Я вернулась в апарт-отель редактировать статью, которую приехала писать по заказу головного офиса.

Как только оказываюсь на новом месте, сразу забрасываю его вещами. Так животное метит свою территорию. Свободен только стол, остальное занято одеждой, упаковкой от еды, бутылками из-под воды и зарядниками.

Кондиционер работал слабо, и я могла расслышать голоса прохожих, выбравших теневую сторону моей улицы, идущей от площади Девы Марии. В хостеле напротив немецкие студенты показывали крепкие задницы из окна и смеялись. Пьяные и молодые, они наперебой снимали шорты и делали фотографии.

В эти часы, когда человеку на перегревшихся улицах места нет, голуби захватили опустевшие столы уличного кафе, захватили город. Расхаживая между чашек с кофейной гущей и винных бокалов, они клевали крошки и ворковали, не давая уйти в быстрый сон людям за закрытыми ставнями.

Я опустила жалюзи и просидела за текстом до вечера.

Голосов со стороны балкона прибавилось, что означало одно: жара спа́ла.

– Сверните направо, затем – прямо, к реке, – объяснил мне старик в шляпе, когда я спросила дорогу до ресторана.

Никакой реки там нет. Во время Великого наводнения 1957 года – большие дожди, большие дожди – в Валенсии погибло много людей, и власти отвели реку Турия из центра.

Но если всю жизнь живёшь у реки, тело накапливает память от воды. С детства я всё принимала за речной плеск: гудит железная дорога, шумит шоссе, шастает зимний ветер между высоток – неважно. Я знала: это – река. Никому об этом не говорила. Спроси прохожего, он скажет: никакого звука здесь нет, никакой реки.

Спустилась в старое русло. Теперь здесь девятикилометровый Сад Турии. Много зелени, дорожки для бегунов и велосипедистов, газоны и кафе.

Передо мной лилась Турия, спокойная и верная Валенсии. Она не знала никакого нового русла, намывая бока прежнему.

– Вкусно? – спросила старуха, севшая рядом, когда я пила кофе на скамейке.

Моего испанского хватило, чтобы ее понять.

– Этот кофе мой сын делает. Это его кафе. Мы с отцом часто приходили сюда – на берег, – а потом это наводнение… Он работал без продыха, чистил улицы от грязной жижи, которая была тогда везде. Завернёт штаны до колен и давай. Приходил домой такой грязный, ужас! Какой только мусор в это русло не бросали. Ходили слухи, что вместо реки здесь будет скоростное шоссе. Шоссе в центре города, ты представляешь? Но люди говорили: это наше русло, и мы хотим, чтобы оно было зелёным. Слава богу, шоссе не построили. Южный план изменил всё. Они ведь ещё в конце XIX века хотели отвести реку, чтобы она не затапливала город, но тогда не нашлось денег. Вот и получили. У меня даже где-то ещё лежат специальные марки. Их тогда выпустили, чтобы деньги собрать на реконструкцию. Письмо из Валенсии отправляешь – покупай марку. Налоги повысили. Многие возмущались, а что делать? Вода есть вода. Затопит и не спросит. Но были же и другие варианты реконструкции. Но кто нас спрашивал? Конечно, у нас есть море. Это немало. Но здесь всегда текла река – а теперь её нет.

Я спросила, как её зовут, но она не расслышала, а продолжила – с той же интонацией, с которой моя бабушка рассказывала о затопленных ежевичных островах на Волге. Ей не нужен был слушатель, нужна – лишь река. Когда она говорила о Турии, её жизнь возвращалась в прежнее русло. Где было два берега. Где можно перейти с одного на другой, глянув в воду и на себя. «Увидимся у реки», – до сих пор говорит она подругам.

– Как это: берега́ есть, русло есть, а реки – нет? Если есть берег, должна быть и река, а это что? Восемнадцать или двадцать мостов через воздух. Уже не помню, сколько их. Торчат, как бедные ненужные кости. Мосты есть – реки нет.

Сын – брюнет лет двадцати пяти, вдвое выше неё ростом, – вынес матери воды из кафе, но она попросила эспрессо. Когда он ей отказал, сославшись на то, что это будет уже пятая чашка за день, старуха последовала за ним. Собирая растрепавшийся на голове пучок, она ругалась и повторяла, что ей не нужно пойло без кофеина.

– Нереа, – так назвал её сын, – будешь ворчать, завтра я тебя к реке не поведу!