Выбор Зигмунда

Если быть честным, он должен был бы подумать о своей теории насчет ассоциации между деньгами и фекалиями, которая, возможно, возникла оттого, что тогда у него постоянно не хватало денег. Если он скажет об этом при папе, папа, несомненно, согласится с ним, хотя, кажется, это Мартин Лютер назвал деньги навозом дьявола. Фрейд скривил губы и стал смотреть на кучку пепла на подоконнике. У него была привычка поджигать пепел, чтобы сосредоточиться, но сейчас он не стал это делать. Он не ошибся: ребенок удерживает фекалии в себе потому, что боится потерять что-то свое, а повзрослев, так же относится к деньгам, и это становится причиной стяжательства и скупости.

Однако верно и другое. Он написал это сам и не мог ошибиться: запрет фекалиям двигаться внутри тела маскирует бессознательное желание отсрочить удовольствие от испражнения, похожее на короткий оргазм. Но, к сожалению, тратить деньги после того, как ты их копил, чувствуя при этом наслаждение тем, что получаешь от них наслаждение, – привилегия немногих, таких как он. Использовать деньги для удовольствия – значит верно оценивать их, а в случае с курением это одна из первоочередных потребностей. Если ракушка или любой другой вогнутый предмет означает влагалище, то сходство сигары по форме с фаллусом еще более явное, но сомнительно, что удовольствие от сосания сигары имеет какое-нибудь отношение к гомосексуальным наклонностям. Это подтверждается тем, какое сильное вожделение может пробуждать и излучать женщина с сигарой во рту.

У папы об этом будет уместно молчать.

Закрывая окно, он заметил нескольких комаров, которые казались неподвижными черными пятнами на стене. Эти крошечные убийцы, разносчики малярии, проникли сюда бесшумно, иначе он услышал бы раньше их жужжание, если только его слух не ослаб. Фрейд сейчас же зажег ароматные палочки «Рацция» и поставил две перед окном и столько же по бокам кровати, надеясь, что они сдержат обещание, которое давали за них рекламные объявления во всех газетах. В Вене эти малочисленные комары не разносили лихорадок, но в Риме, который окружен болотами и топями, возможно все. Рим, если хорошо подумать, просто город возможностей.

Здесь действительно могло случиться все, и это подтвердилось, как только Фрейд вошел в зал. Он оказался лицом к лицу с Чезаре Ломброзо, слава которого была ему известна.

– Дорогой доктор! Для меня удовольствие познакомиться с вами, – сказал итальянец.

– Я тоже очень рад знакомству, – ответил Фрейд, – и совершенно не предполагал…

На середине фразы Ломброзо внезапно продолжил свой разговор с папой, и Фрейд не стал ее договаривать. Он будет ужинать вместе с изобретателем полиграфа. Это совсем не приятный сюрприз, хотя и не выходящий за рамки приличий. И неприятен он не только из-за очков в металлической оправе и внушительной бородки-эспаньолки Ломброзо. Сам Фрейд тоже носит бороду и очки, но не с таким чванством.

Недовольство австрийского доктора не прошло и за столом, хотя Лев Тринадцатый всеми возможными способами старался заставить двух ученых беседовать или спорить между собой. Фрейду не нравилось поведение коллеги-итальянца, чьими сочинениями он восхищался. Ломброзо вел себя как единственный петух в курятнике, папа выступал в роли птицевода, а Фрейд не имел ни малейшего намерения брать на себя роль курицы.

Уже первые слова рассердили Фрейда. «Дорогой» без добавления фамилии! Это типично итальянская манера обращаться к человеку: с виду откровенная сердечность, а на самом деле утверждение своего превосходства – по уровню доходов, культуре или известности.

А вот папа, кажется, веселился почти по-детски. Он спрашивал у обоих своих сотрапезников мнение о чем-нибудь, перепрыгивая с темы на тему, и темы были совершенно разные. С нового изобразительного искусства, движущихся картин, он переключался на беспроволочный телеграф, в создание которого как раз в эти дни вносил большой вклад гениальный итальянец доктор Маркони.

– Вы не думаете, что эти новинки, плоды нового модернистского века, могут отвлечь человека от поиска истины внутри себя?

Фрейд поднял палец, готовясь возразить, но тут вмешался Ломброзо:

– Несомненно, да. В этом виноват неконтролируемый прогресс. В мое время, вернее, в наше время, ваше святейшество, – тут Ломброзо подмигнул папе, – наука подчинялась морали, а не мораль науке.

Фрейд предпочел промолчать. В конце ужина итальянский врач, возможно, под влиянием прохладного вина, которое ему постоянно наливал лакей, сказал, что Чезаре только его псевдоним, а настоящее его имя Марко Эзекиа. И добавил, что он, как его знаменитый коллега, по происхождению еврей, но, да простит его папа вдвойне, полностью атеист. А потом взглянул на Фрейда, и это был единственный момент, когда они оба почувствовали себя сообщниками. В Риме, в Ватикане, в присутствии представителя Христа на земле два еврея, к тому же атеисты, были как две громоздкие фасолины на блюде с чечевицей.