Выбор Зигмунда

Возвращаясь во дворец уже на рассвете, он постепенно убедил себя, что в его теориях нет ошибки. После нескольких недель воздержания он дошел даже до того, что думает о телесном обладании Крочифисой. Значит, вполне логично, что у того, кто много лет воздерживается от секса из чувства долга, могут развиться самые худшие извращения. Из троих дольше терпели это лишение Орелья и Рамполла, потому что они старше. Де Молина почувствует его позже. И вдруг Фрейда озарило: а если де Молина, наоборот, никогда не переставал блудить?

Глава 25

Джузеппе Лаппони, главного личного врача папы Льва Тринадцатого, больше всех мучивших его мыслей терзала одна: уже скоро надо будет бальзамировать труп папы. Эта трудная задача встанет перед Лаппони, как только камерлинг три раза ударит тело молоточком по голове, называя папу по имени, и спросит у папы, действительно ли тот умер.

Как ученый, Лаппони всегда представлял себе, что произошло бы, если бы на этот роковой вопрос папа ответил «да». На медицинском факультете он узнал совершенно иные способы констатации смерти. Но в Апостольском Дворце такой обычай, и он должен соблюдать эти правила. Но самое трудное начнется потом, когда надо будет извлечь из трупа предсердие, кишечник и все остальные внутренние органы, уложить их в освященные погребальные сосуды и мумифицировать остальной труп. Он делал это по меньшей мере сто раз, и на мышах и белках смесь из формальдегида, анилина, кремния и мышьяка работала хорошо. Но человеческое тело он никогда не бальзамировал, хотя никому не говорил об этом. И в этот первый раз в его руках окажется именно тело папы. Лаппони не мог попросить, чтобы ему дали другой труп для пробы: бальзамирование – честь, которая полагается только понтификам. А если бы он проверил состав на другом трупе тайком и это было бы обнаружено, его по меньшей мере прогнали бы из Ватикана, причем с величайшим позором.

Он вздрогнул при мысли, что для начала должен будет надрезать папе сухожилия, чтобы избежать трупного окоченения, и быстро заменить глаза шарами из стекла и воска. Они, несомненно, лучше металлических шаров, которые со временем окисляются, отчего труп начинает выглядеть чудовищно. «Впрочем, после похорон никто в течение многих веков не придет посмотреть на труп. А значит, хватит деликатничать: все умрут, я тоже умру, и о нас не будут даже помнить».

– Я с радостью сообщаю вашим высокопреосвященствам и остальным высокопоставленным особам, что его святейшество провел еще один день мирно и спокойно. Этими словами я не хочу создать обманчивые надежды: старческая легочная эпатизация прогрессирует. К тому же у него слабое здоровье, и… добрый вечер, ваши высокопреосвященства.

Джузеппе Лаппони всегда знал, как начать разговор, но, как правило, ему было трудно заканчивать разговоры. Он был из тех людей, которые вначале производят хорошее впечатление, и, если потом результаты оказывались плохими, он всегда находил способ свалить вину за это на других. Людям казалось, что изменить свое мнение о человеке неприличнее, чем отказаться судить о чем-то по фактам.

Лаппони чувствовал на себе десятки острых взглядов – испуганных, влажных, наполовину скрытых веками, печальных и недоверчивых. Это были взгляды представителей самых знатных итальянских семей и самых влиятельных прелатов Церкви. Врачу хотелось только одного: вернуться домой и съесть кусок пирога с кровяной колбасой. Его жена готовила этот пирог еще лучше, чем его мать: добавляла в сковороду со свиной кровью чуть-чуть оливкового масла, которое придавало нежность тесту с кедровыми орешками, изюмом и сахаром.

Во время разговоров, происходивших после третьего и последнего за день, вечернего отчета о здоровье папы, Лаппони пришлось приложить много усилий, лавируя между ожиданиями тех, кто желал, чтобы папа умер как можно скорее, и страхом тех, кто боялся, что папа покинет этот мир, не оставив ясного указания относительно преемника. Однако по тому, сколько павлинов в красных тюбетейках, похожих на обвисшие петушиные гребни, окружали Мариано Рамполлу дель Тиндаро, и по тому, что знаки его благоволения были самыми желанными, было ясно, что именно госсекретарь – фаворит в борьбе преемников Льва.

Вся эта дипломатия его не касалась. Ему, пожалуй, легче было объяснить, что старческая эпатизация легких означает, что у старого папы они стали твердыми как печень, чем растолковать, что это значит практически.

Он облизнул усы, велел лакею подать перчатки и трость и, взяв их, уже шел по коридору, когда увидел издали этого доктора Фрейда, который несколько последних недель бегает по закоулкам дворца как старый хорек, все время с сигарой в зубах, которая иногда даже горит. Если бы Лаппони был не таким застенчивым и если бы его жена не так страдала от того, что у них слишком скромный дом, он бы уже пригласил к себе на ужин коллегу-немца, то есть нет, австрийца. Хотя разве его дом скромный? Десять комнат, постоянная служанка, приходящая кухарка и мальчик-посыльный. А ему эта святая женщина не разрешает иметь секретаршу: говорит, что надо экономить.