Выбор золотого бога

Как мало она сейчас напоминала ту жизнерадостную, веселую девочку, никогда не унывающую и верящую в то, что всего добьется. Исхудавшая, изможденная, под глазами темные круги, на лице застыло брезгливо-разочарованное выражение. И почему-то Михаил знал, что оно относится не только к нему, но и к себе самой. Лучше не думать об этом, он не собирается просить прощения. То, что он сделал, он совершил ради великой цели. Ради этого можно пожертвовать всем, даже собственной семьей. На приветствие она не ответила, он и не ждал другого отклика. Молча прошел, сел на другой конец дивана.

– Выпьешь? – Армелия кивнула на виски.

– Нет, мне сейчас на работу нужно.

– Да, конечно, – хмыкнула она. – На работу.

Язык слегка заплетался, взгляд с трудом фокусировался на нем, но ненависть, бушевавшая в нем, не становилась от этого менее острой.

– А явился зачем? Соскучился, что ли?

– Нет… – его слова прозвучали резко и он попытался смягчить: – То есть, не совсем.

Света откинулась на спинку дивана и визгливо расхохоталась.

– Ну, конечно, соскучился он… А как же! Вот я дура…

– Сколько ты выпила? – сухо проронил он.

– Тебе какое дело? Запомни, право меня воспитывать ты потерял оч-чень давно, – она икнула и потянулась за бутылкой.

Подлив себе еще виски, она сделала глоток, поморщилась и снова отпила.

– Мне жаль, – пробормотал он.

– Жаль? Тебе меня жаль? – эти слова разбудили в ней тигрицу. Она отшвырнула бокал, так что он шмякнулся о стоящий напротив комод, молниеносным движением напрыгнула на Верховского и вцепилась ему в воротник. От нее нестерпимо разило спиртным и потом. – Не смей меня жалеть, понял? Себя лучше пожалей! Ты – моральный урод!

Она отпустила его, брезгливо обтерла руки о грязную тунику и отошла к стене.

– Пашка мне все рассказал, понял? Я поверить не могла, что ты так… А я-то дура все эти годы гордилась тобой, во всем мать обвиняла. Думала, если бы не она, ты бы не ушел. Мне тебя до смерти не хватало, но я радовалась, что ты стал бороться, возглавил «неотмеченных». Все эти годы ждала, что ты все-таки свяжешься со мной. Думала, что ты этого не делаешь, потому что боишься подвергнуть меня опасности. А на самом деле… – Армелия осеклась, словно из нее выпустили воздух, но все же заставила себя закончить: – На самом деле тебе дела не было ни до меня, ни до Пашки.

– Послушай, – ему вдруг стало трудно дышать, он ослабил воротничок и хрипло проговорил. – Это не так. Я любил и тебя и Пашу, но, пойми, когда борешься за лучшую жизнь для всех, личные привязанности отступают на второй план.

– Психолог объяснила мне это по-другому, – хохотнула Армелия. – Да, я говорила с ней о тебе, это ведь всю жизнь меня грызло. Она сказала, что измена жены настолько тебя потрясла, что в психике образовался защитный барьер. Ты перестал испытывать личные симпатии из-за того, что больше не верил людям, думал, что они все тебя предадут рано или поздно. Но разум упорно хватался за жизнь, искал для нее смысл – и им стала для тебя борьба. Вот почему ты так одержим этим. Просто ты эмоциональный импотент, вот ты кто! – она словно плюнула в него этими словами. – А знаешь, мать ведь не по своей воле изменила тебе. Но ты ведь даже не спросил, не попытался услышать ее версию. Она мне рассказала, когда я в очередной раз стала обвинять ее в твоем бегстве. Полукровка угрожал убить и тебя и нас, если она не станет спать с ним. Каждый раз ложась с ним в постель, она содрогалась от омерзения, но утешала себя тем, что с нами все будет в порядке.

В душе Михаила что-то скапливалось все сильнее, давило, мучило. Он расстегнул еще две пуговицы, жадно хватал ртом воздух, но дышать по-прежнему было тяжело. Каждое слово дочери врезалось внутрь глубоко и безжалостно. Он уже отвык так сильно чувствовать, оказался не готов к этому сейчас. Словно что-то треснуло в голове, перед глазами все заволокло туманом. Михаил снова вернулся в тот день, когда застал жену в постели с зеленокожим монстром. Он ведь тогда мог попытаться убить эту тварь или хотя бы ударить. Нет, испугался, поступил, как жалкий трус. Вышел за дверь и бродил до поздней ночи неподалеку от бараков. Значит, себе он простил беспомощность перед тем, кто сильнее, а жене – нет. А ведь она была бессильна перед полукровкой. Не смог, не захотел подумать, понять. Света права… Во всем права…