Выбор золотого бога

И то, что он творил потом, не задумываясь, посылал людей не смерть, забывая про то, что они тоже люди, им тоже страшно… Он сам перестал чувствовать и отказывал в этом праве другим. Пашка. Его маленький сынишка, с доверчивым робким взглядом. Когда Пашка нашел его, как же радовался, как пытался заслужить хоть одно доброе отцовское слово. А он что сделал? Устроил ему испытание: пусть докажет, что достоин находиться с «неотмеченными», находиться рядом с ним. Сделал сына сексуальной игрушкой извращенного вардока. Эмоции возвращались, их было так много, что сердце не выдерживало. Колотилось так сильно, что казалось, вот-вот вырвется из груди. К лицу прилила кровь, Михаил схватился за горло, не в силах сделать даже глотка воздуха.

Над собой различил встревоженное лицо Светы. В ее глазах уже не было ненависти, только боль и растерянность.

– Отец! Отец, что с тобой? – она трясла его, тормошила, а он чувствовал, как из глаз катятся тяжелые капли, и не мог вымолвить ни слова.

Света бросилась к окну, раздвинула шторы, рванула оконную раму, впуская в комнату порыв свежего воздуха. Постепенно, с трудом тонкая струйка воздуха начала проникать в его горло. Сердце унималось, но вместе с ним приходила горечь от осознания, что же он наделал. Будто с глаз сдернули черную повязку, он прозрел и впервые четко увидел, как же много зла причинил тем, кого любил больше всех.

– Светочка, – он протянул руку, хотел встать и подойти к ней, но силы оставили. Его крепкое, никогда не подводившее тело, на этот раз оказалось бессильно.

Она имела полное право с презрением отвернуться, оставить его наедине с собственной совестью. Но дочь бросилась к нему, схватила протянутую руку и крепко сжала.

– Ты… как? Тебе лучше уже?

– Мой Медвежонок… – он стиснул ее пальцы так крепко, насколько смог, ее лицо расплывалось из-за непрерывно текущих из глаз слез. – Пожалуйста, прости меня…

Она обняла его, спряталась на его груди и зарыдала, мучительно тяжело, надрывно. Из ее горла раздавались звуки, больше напоминающие крик дикого зверя. Бедная девочка, сколько же ей пришлось пережить.

– Я больше не оставлю тебя, слышишь? – бормотал он, гладя ее по спутавшимся каштановым волосам. – Ни тебя, ни Пашку… Может быть, когда-нибудь вы оба сможете меня простить. И я сам…

***

Михаил появился в здании правительства около полудня. За прошедшие несколько часов он словно возродился к жизни. Разговор с дочерью вывернул его душу наизнанку. Они о многом рассказали друг другу, поделились тем, что их тревожило. Он давно уже ни с кем не был так откровенен. Надеялся только, что дочь была так же откровенна с ним. По крайней мере, обещала больше не пить и постараться смириться с тем, что ей пришлось пережить. Единственное, чем она не захотела с ним поделиться, – смерть Сергея Суморокова. Стоило ему завести разговор на эту тему, Армелия менялась в лице и замолкала. Видимо, рана настолько сильная, что ей все еще больно об этом говорить. Может, Арнорд поможет разобраться, как лучше помочь Армелии.

Непривычно рассеянный и погруженный в свои мысли, Михаил не сразу замечал, что с ним здороваются или пытаются заговорить. Видел всех этих людей словно впервые. Он будто утратил какой-то внутренний стержень, дающий ему право стоять во главе «неотмеченных». Потерянный, мучающийся чувством вины и желанием облегчить страдания самых близких, сейчас Михаил не мог думать о государственных делах и военной угрозе.

Вместо того, чтобы пройти в свой кабинет, Верховский двинулся к кабинету Арнорда и Паши. Золотого Бога еще не было, вероятно, никак не мог расстаться со своей девушкой. Еще вчера это бы вызвало в Михаиле раздражение и неприятие, теперь он прекрасно его понимал. Нет ничего важнее семьи и людей, которых любишь. Жаль, что он так поздно осознал это.

Застыв на пороге, Михаил смотрел, как Пашка с высунутым от напряжения кончиком языка что-то пишет на листке бумаги. Тощий, белобрысый, совсем еще мальчишка, усики едва начали пробиваться. От непривычной нежности у Верховского защемило сердце. Он вспомнил, как пятилетний Пашка боялся темноты и прибегал в родительскую спальню. Они с женой ложили его между собой, обнимали и он тут же засыпал, засунув в рот большой палец.

– Командующий? – оклик сына вывел Верховского из состояния задумчивости.

Паша вытянулся по струнке и вопросительно смотрел на него.

– Что-нибудь случилось?

Михаил вошел в кабинет, остановился около парня и ласково потрепал по вихрастой шевелюре.

– Ничего, сын. Просто захотелось повидать тебя.

Глаза Пашки превратились в две круглые монеты, потом на лицо наползла неуверенная улыбка. Тут же вся его физиономия засветилась таким неприкрытым счастьем, что Михаила что-то будто кольнуло в сердце. Все, что нужно этому мальчику – его одобрение, скупое проявление отеческой любви. Как же кощунственно он использовал это светлое чувство сына.

– Пашка, ты сможешь меня простить когда-нибудь? – дрожащим голосом спросил Верховский.