Вычеркнутый из жизни. Северный свет

Пол видел, что она не в состоянии уразуметь всего значения произошедшего. Она не думала ни о страданиях, которые он претерпел, ни о борьбе, которую выдержал. Она принимала в расчет лишь то, что нанесен удар столь милому ее сердцу аристократизму, ее тщеславию и чувству собственного достоинства. И потому осыпала его жалобами и упреками, тем более мелочными, что она считала их вполне справедливыми. Как он мог быть настолько глуп, чтобы увлечься ее хорошеньким личиком, которому болезненная религиозность придавала возвышенное выражение?!

Пол молчал, и Элла по опыту прошлых лет истолковала это молчание как признак того, что он сдается. Смягченная его смирением и отказом от препирательств, она заговорила мягче, со страдальческими интонациями глубоко оскорбленного существа, готового, однако, внять голосу христианского милосердия и простить:

– В таком случае укладывайся скорее.

– Зачем?

– Потому что мы уезжаем, глупенький. Больше ждать нечего. Мистер Данн заплатил за гостиницу – и правильно сделал: его газета заработала на нас немалые денежки. Пароход отходит в семь часов из Холихеда.

– Я не могу оставить его, Элла.

Она посмотрела на него – сначала с удивлением, затем с ужасом.

– В жизни не слышала о такой нелепице. Тебе он не нужен, и ты ему тоже. Он, как только вышел из суда, тут же отправился в какой-нибудь кабак. Пусть там и сидит. А когда он вернется, нас уже здесь не будет…

Пол покачал головой:

– Я не поеду.

Кровь бросилась ей в голову. В глазах загорелся мрачный огонек.

– Если ты отказываешься ехать, Пол, предупреждаю: ты об этом пожалеешь. Я многое терпела из-за нашей любви. Но больше терпеть не намерена…

Она все еще продолжала корить его, когда дверь отворилась. В комнату вошли мистер Флеминг и мать Пола, оба в дорожном платье. Священник посмотрел сначала на Пола, затем на дочь.

– Что случилось? – спросил он.

– О, ты и представить себе не можешь, что! – воскликнула Элла. – После всего, что мы для него здесь сделали, у Пола хватило наглости заявить, что он не поедет с нами.

Во взгляде Флеминга отразилось смущение. В последние недели он немало выстрадал, непрестанно борясь с собой. Он надеялся возродить Мэтри к жизни, но, несмотря на все его усилия, несмотря на все его молитвы, из этого ничего не вышло. Теперь неудача угнетала его, подрывала основы его веры. И вдобавок еще этот разлад между дочерью и Полом. Взволнованный и смущенный, он с трудом произнес несколько избитых фраз, которые всегда ненавидел:

– А не кажется ли тебе, что ты и так уже достаточно сделал, мой мальчик? Ты потрудился столь… столь благородно.

– Да, Пол, – тихим голосом взмолилась мать. – Ты должен поехать с нами.

– В конце концов, с моральной точки зрения ты вовсе не обязан оставаться. – Флеминг подумал и снова пошел на компромисс: – А впрочем… мы ведь едем сейчас, но ты можешь приехать и позже.

– Если он не поедет сейчас, – вмешалась Элла, – то горько об этом пожалеет.

– Помолчи, Элла! – не без досады осадил ее Флеминг. – Неужели нет предела твоему эгоизму?

Но она залилась злыми слезами, и остановить ее было уже невозможно.

– Для меня это, во всяком случае, конец. Значит, этот злобный старикашка ему дороже, чем я. В жизни больше слова ему не скажу.

Бледный и хмурый Флеминг попытался собраться с мыслями и урезонить дочь. Но тщетно.

Глубоко уязвленная Элла была не в состоянии внять его словам. А мать Пола была так сражена всем пережитым, что где уж ей было прийти к нему на помощь. Она жаждала одного: поскорее отсюда убраться.

Наконец священник сдался и для собственного успокоения, а также чтобы хоть отчасти вернуть свое достоинство, подошел к Полу и молча обменялся с ним долгим рукопожатием.

Через несколько минут они уехали.

Пол с трудом этому верил. Ему казалось, что огромная тяжесть свалилась с его плеч. Оставшись один в комнате, он со вздохом облегчения опустился в кресло. Решение не ехать возникло у него внезапно. Но теперь он знал, что больше не увидит Эллу. Он был свободен. Пока он сидел так, не двигаясь, в коридоре послышались тяжелые шаги. Потом дверь отворилась, и в комнату медленно вошел Мэтри.

Пол в изумлении посмотрел на отца: обычно он лишь после полуночи нетвердым шагом являлся в гостиницу. А сейчас Мэтри был совершенно трезв, но выглядел усталым и разбитым. Движения его были медленными, на лице читалось уныние, совсем уж странное, если вспомнить, что этому человеку только что был вынесен оправдательный приговор. Его дешевенький костюм лопнул под мышкой, и лацканы были все в пятнах. На колене присохла грязь – видимо, после очередного падения. Едва передвигая ноги, он подошел к креслу, сел и взглянул на Пола из-под косматых бровей. Казалось, он ждал, что скажет сын, но, поскольку Пол молчал, поинтересовался:

– Смотались они?

– Да.

– Скатертью дорога! – Затем, как всегда грубо, добавил: – А ты чего здесь торчишь? Видно, думаешь поживиться моими деньжонками, когда я их получу?

– Именно так, – спокойно признал Пол.