Вычеркнутый из жизни. Северный свет

Генри ничего не ответил, и она, отложив в сторону кроссворд, взяла свое вышивание. Вскоре она между стежками начала рассказывать ему, как играла сегодня в бридж у знакомых, подробно описывая гостей, платья, шляпы, перчатки, прически, а Пейдж, не слушая этого эпического повествования, умело сохранял заинтересованный вид и думал о другом. Его все еще мучил загадочный звонок Вернона Сомервилла. Он был совершенно сбит с толку. Его как-то представили Сомервиллу на обеде, устроенном благотворительным обществом в пользу неимущих газетчиков, – это было в Лондоне три года назад, – но он никак не думал, что такое видное лицо запомнит незаметного провинциального издателя вроде него, и уж совсем не предполагал, что Сомервилл отзовется о «Свете» столь благоприятно. Владелец «Утренней газеты», скорее, должен был бы придерживаться противоположной точки зрения.

– Генри, да ты не слушаешь?

Пейдж вздрогнул:

– Извини, дорогая.

– Это просто… нехорошо с твоей стороны.

– Видишь ли, – сказал он виноватым тоном, – меня кое-что тревожит.

– Тревожит? Боже мой… что?

Как правило, Генри никогда не рассказывал жене о делах газеты. Вскоре после женитьбы он как-то посвятил ее в свои планы – и последствия были самые роковые, но сегодня он чувствовал потребность с кем-нибудь поделиться.

Он посмотрел на Алису, стройную, сухощавую, с поблекшей, но все еще красивой, чуть веснушчатой белой кожей, какая встречается у белокурых женщин. У нее было узкое лицо и пустые синие глаза под изогнутыми в вечном удивлении бровями. Теперь она с недоуменным интересом глядела на Генри – взгляд женщины, заставляющей себя относиться к мужу снисходительно, несмотря на все беды и разочарования, которые, как она считает, выпали на ее долю по его вине за двадцать лет супружества.

– Дело в том, что сегодня у меня хотели купить газету.

– Купить газету? – Она выпрямилась так порывисто, что вишни на шляпе задрожали; платья и прически были забыты. – Как интересно! Кто же?

– Сомервилл. Издатель «Утренней».

– Вернон Сомервилл! Он был женат на Бланш Джиллифлауэр… Они разошлись в прошлом году.

Алиса, всегда хорошо осведомленная о генеалогии, родственных связях и семейных тайнах великих мира сего, на мгновение задумалась, а потом сказала с тем изысканным прононсом своего родного Морнингсайда – самого аристократического района Эдинбурга, – который она всегда утрировала, когда вела беседу на светские темы:

– Генри, это потрясающе! Он предложил… – Она деликатно умолкла.

– Так как я отклонил его предложение, то могу назвать тебе сумму, дорогая, если хочешь. Пятьдесят тысяч фунтов.

– Боже мой! Такие деньги! – Ее взгляд стал мечтательным. – Подумать только, что можно на них сделать… путешествовать… посмотреть мир. Ах, Генри, ты же знаешь, мне всегда хотелось побывать на Гавайях.

– Как ни грустно, дорогая, но с Гавайями придется подождать.

– Другими словами, Генри, ты не хочешь продавать газету.

– У Сомервилла, кроме «Утренней газеты», есть еще этот низкопробный еженедельник и «Воскресный Аргус». По-моему, их ему должно быть вполне достаточно. А кроме того, он… – Генри сдержался, – он слишком уж современен для нашей маленькой газеты.

Они помолчали.

– Но ведь это замечательная возможность, – начала она, вдевая нитку в иголку и стараясь говорить как можно мягче и убедительнее. – В последнее время тебе все нездоровится. И доктор Бард столько раз повторял, что такая напряженная работа и отсутствие всякого режима очень вредны для тебя.

– Ты хотела, чтобы я удалился от дел и мы поселились где-нибудь в загородном доме… в Торки, например? Я бы там извелся от тоски.

– Я думала совсем не об этом. Ты еще сравнительно молод, и нам вовсе незачем прозябать в провинции до конца наших дней. У тебя есть связи, и ты без труда мог бы получить какой-нибудь пост… ну, скажем, в ООН.

– Запереться в этой вавилонской башне? Ни за что!

– Но послушай, Генри… Я ведь забочусь не о себе, хотя тебе известно, как мне опротивели и Хедлстон, и все его жители. Мне кажется, такой случай… стоит обдумать. Ты же сам знаешь, что никогда не пробовал по-настоящему использовать все свои возможности.

Пейдж покачал головой, пропустив мимо ушей эту прелюдию к давнишней и, по правде говоря, обоснованной претензии, что, если бы он по-настоящему захотел, ему, несомненно, пожаловали бы дворянство, когда истекал срок его вторичного пребывания на посту мэра.

– Вся моя жизнь отдана «Северному свету», Алиса. И мне ведь удалось кое-что из нее сделать.

– Газету можно передать Дэвиду.

– Ну что ты говоришь, Алиса! Если я продам ее Сомервиллу, Дэвида не подпустят к ней и на пушечный выстрел. А ты знаешь, что я многого от него жду… когда он совсем оправится.

– Но все-таки… пятьдесят тысяч фунтов…

– Эта сумма, кажется, ослепляет тебя, дорогая, но, поверь мне, газета стоит по крайней мере вдвое дороже.

На минуту Алиса была сбита с толку.