Читаем Вычеркнутый из жизни. Северный свет полностью

– Как же мы можем над собой смеяться, если игнорируем их! – разъярился Пул. – Подумать только, пока я парился в Северной Африке, этот франт прохлаждался в Нью-Йорке, якобы трудясь для информационной службы! Так бы и проломил ему башку!

– Чего бы лучше! – улыбнулся Мейтленд. – Кто еще поддерживает это предложение?

– Только не я, – кисло отозвался Балмер. – Если у них хватает ума придумывать такие штуки, нам нужно придумать что-нибудь похитрее. Кулаками тут не поможешь.

Генри почувствовал, что надо прекратить обсуждение, пока все не перессорились.

– Желание дать сдачи вполне естественно, – сказал он. – И эти нападки неминуемо причинят нам некоторый вред. Но я убежден, что наша сдержанность в конце концов принесет свои плоды. Она обеспечит нам уважение города. А ведь выдержать эти издевки, дешевые насмешки – всю ту грязь, которой они будут нас поливать, – мы можем, только если нас будут уважать простые люди.

– Простые люди! – закинув голову, Пул разразился хохотом.

– Не сбрасывайте их со счетов, – произнес Мейтленд спокойно. – Я верю, что в трудную минуту мы найдем у них поддержку. И я согласен с Генри: мы должны отдать все силы нашей газете и ждать.

– От души надеюсь, что вы правы, – сказал Пул, – но если продажа будет сокращаться и дальше, как бы не оказалось, что мы ждали слишком долго.

Наступило мрачное молчание, затем без дальнейших разговоров они перешли к делу. И все же весь день Генри не мог избавиться от мучительной мысли, что его не просто перехитрили, но и поставили в смешное положение в глазах всех, кто его знал. Поэтому, выйдя из редакции в шесть часов, он повернул к Клубу северных графств. В последнее время он старался избегать знакомых – ему было бы неприятно обсуждать свои трудности, а в ободрении или сочувствии он не нуждался. Но теперь он решил, что ради газеты обязан показаться на людях, проявив тем самым полное равнодушие к недавнему происшествию. Клуб северных графств, который в Хедлстоне чаще называли просто Клубом, был старинным и весьма почтенным учреждением несколько либерального оттенка, признанным местом встреч наиболее уважаемых граждан города. Здание клуба, построенное из серого тесаного камня, с плоской крышей и портиком, который поддерживали две массивные кариатиды, снаружи больше всего напоминало пышную гробницу, и, по правде говоря, в годы войны, дежуря там во время воздушной тревоги, когда кругом рвались бомбы, Генри не раз думал, что оно в конце концов оправдает свой внешний вид. Внутри, однако, было светло, тепло, и в воздухе чувствовался успокоительный аромат хорошего табака. Кивнув швейцару Дункану, Генри по привычке бросил взгляд на доску объявлений, увешанную множеством бумажек, и вдруг застыл от неожиданности, заметив на одной из них имя «Гарольд Смит». Да, Герберт Рикаби рекомендовал коммерческого директора «Хроники» в члены клуба, а вторую рекомендацию дал не кто иной, как настоятель церкви Святого Марка. Какой-то миг Генри стоял неподвижно, совершенно ошеломленный. То, что Смит за такое короткое время сумел проникнуть в избранный круг города, было новым и совершенно непредвиденным ударом. Однако Пейдж наконец взял себя в руки и, решив ничего не говорить по этому поводу, прошел в зал. Народу там было мало, и все-таки ему почудилось, что его появление вызвало некоторое замешательство. Между помпезными колоннами поддельного мрамора, которые поддерживали лепной викторианский потолок, он заметил сэра Арчибальда Уэллсби и доктора Барда, стоявших у камина, и направился к ним.

– Так, так! – Уэллсби дружески хлопнул его по спине в знак приветствия. – А вот и сам гордый папаша.

Арчибальд Уэллсби, или – как он предпочитал, чтобы его называли, – сэр Арчи, был невысок, толст, краснолиц, и его маленькие, налитые кровью добродушные глазки поблескивали насмешливо и цинично. Он казался простодушным весельчаком, что не мешало ему обладать острой деловой сметкой, которая помогла нажить состояние на производстве обуви и, как он был втайне убежден, обещала в будущем еще много всяческих благ.

– Ходят слухи, что вы совсем запугали газетчиков из «Хроники», Генри. Они всего только три месяца в городе, а уже начали осыпать вас гинеями. Как вы это устроили, а?

– Об этом надо спрашивать Дороти, – улыбнулся Генри.

– Она ловко отгадала, кто перед ней, – весело вставил Бард.

– И сумела показать себя с выгодной стороны, – засмеялся Уэллсби. – Моих девиц на это не хватило бы, как ни жаль.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Большие книги

Дублинцы
Дублинцы

Джеймс Джойс – великий ирландский писатель, классик и одновременно разрушитель классики с ее канонами, человек, которому более, чем кому-либо, обязаны своим рождением новые литературные школы и направления XX века. В историю мировой литературы он вошел как автор романа «Улисс», ставшего одной из величайших книг за всю историю литературы. В настоящем томе представлена вся проза писателя, предшествующая этому великому роману, в лучших на сегодняшний день переводах: сборник рассказов «Дублинцы», роман «Портрет художника в юности», а также так называемая «виртуальная» проза Джойса, ранние пробы пера будущего гения, не опубликованные при жизни произведения, таящие в себе семена грядущих шедевров. Книга станет прекрасным подарком для всех ценителей творчества Джеймса Джойса.

Джеймс Джойс

Классическая проза ХX века
Рукопись, найденная в Сарагосе
Рукопись, найденная в Сарагосе

JAN POTOCKI Rękopis znaleziony w SaragossieПри жизни Яна Потоцкого (1761–1815) из его романа публиковались только обширные фрагменты на французском языке (1804, 1813–1814), на котором был написан роман.В 1847 г. Карл Эдмунд Хоецкий (псевдоним — Шарль Эдмон), располагавший французскими рукописями Потоцкого, завершил перевод всего романа на польский язык и опубликовал его в Лейпциге. Французский оригинал всей книги утрачен; в Краковском воеводском архиве на Вавеле сохранился лишь чистовой автограф 31–40 "дней". Он был использован Лешеком Кукульским, подготовившим польское издание с учетом многочисленных источников, в том числе первых французских публикаций. Таким образом, издание Л. Кукульского, положенное в основу русского перевода, дает заведомо контаминированный текст.

Ян Потоцкий

Приключения / Исторические приключения / Современная русская и зарубежная проза / История

Похожие книги

Африканский дневник
Африканский дневник

«Цель этой книги дать несколько картинок из жизни и быта огромного африканского континента, которого жизнь я подслушивал из всего двух-трех пунктов; и, как мне кажется, – все же подслушал я кое-что. Пребывание в тихой арабской деревне, в Радесе мне было огромнейшим откровением, расширяющим горизонты; отсюда я мысленно путешествовал в недра Африки, в глубь столетий, слагавших ее современную жизнь; эту жизнь мы уже чувствуем, тысячи нитей связуют нас с Африкой. Будучи в 1911 году с женою в Тунисии и Египте, все время мы посвящали уразуменью картин, встававших перед нами; и, собственно говоря, эта книга не может быть названа «Путевыми заметками». Это – скорее «Африканский дневник». Вместе с тем эта книга естественно связана с другой моей книгою, изданной в России под названием «Офейра» и изданной в Берлине под названием «Путевые заметки». И тем не менее эта книга самостоятельна: тему «Африка» берет она шире, нежели «Путевые заметки». Как таковую самостоятельную книгу я предлагаю ее вниманию читателя…»

Андрей Белый , Николай Степанович Гумилев

Публицистика / Классическая проза ХX века
Искупление
Искупление

Фридрих Горенштейн – писатель и киносценарист («Солярис», «Раба любви»), чье творчество без преувеличения можно назвать одним из вершинных явлений в прозе ХХ века, – оказался явно недооцененным мастером русской прозы. Он эмигрировал в 1980 году из СССР, будучи автором одной-единственной публикации – рассказа «Дом с башенкой». Горенштейн давал читать свои произведения узкому кругу друзей, среди которых были Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Юрий Трифонов, Василий Аксенов, Фазиль Искандер, Лазарь Лазарев, Борис Хазанов и Бенедикт Сарнов. Все они были убеждены в гениальности Горенштейна, о чем писал, в частности, Андрей Тарковский в своем дневнике.Главный интерес Горенштейна – судьба России, русская ментальность, истоки возникновения Российской империи. На этом эпическом фоне важной для писателя была и судьба российского еврейства – «тема России и еврейства в аспекте их взаимного и трагически неосуществимого, в условиях тоталитарного общества, тяготения» (И. В. Кондаков).Взгляд Горенштейна на природу человека во многом определила его внутренняя полемика с Достоевским. Как отметил писатель однажды в интервью, «в основе человека, несмотря на Божий замысел, лежит сатанинство, дьявольство, и поэтому нужно прикладывать такие большие усилия, чтобы удерживать человека от зла».Чтение прозы Горенштейна также требует усилий – в ней много наболевшего и подчас трагического, близкого «проклятым вопросам» Достоевского. Но этот труд вознаграждается ощущением ни с чем не сравнимым – прикосновением к творчеству Горенштейна как к подлинной сущности бытия...

Фридрих Горенштейн , Фридрих Наумович Горенштейн

Проза / Классическая проза ХX века / Современная проза