Читаем Вычеркнутый из жизни. Северный свет полностью

Даже на таком расстоянии видно было, что в ней что-то есть. На секунду Най оказался сбит с толку – кто же она такая? – но тут из подъезда вышел сын Пейджа (Най раза два видел его: этакий высокий, длинноволосый тип, смахивающий на поэта), и женщина с улыбкой взяла его под руку. Никто из них не заметил Леонарда – он не хотел попадаться на глаза и лишь исподтишка наблюдал за ними, повернувшись вполоборота к витрине какого-то магазина, чтобы закурить. Они сели в старенькую машину Пейджа – «воксхолл» пятилетней давности, маленькую и старомодную: Най и в ней узрел какую-то нарочитую скромность.

Когда Най прибыл в редакцию, Смит, как он и предполагал, с видом занятого человека сидел за письменным столом. На самом же деле он просто строчил письмо своей Минни – Най догадался об этом по тому, с какой поспешностью Смит сунул письмо под блокнот при его появлении. За последнее время Смит до того похудел, что это бросалось в глаза: точно голодные вороны ободрали с его костей все мясо.

– Есть что-нибудь новенькое? – спросил Най, бросаясь с размаху в кресло.

– Ровно ничего.

Это прозвучало почти трагично, хотя в голосе Смита все еще чувствовалась слабая надежда. Най обозлился: ему захотелось столкнуть Смита лбом с неумолимой действительностью…

– Что слышно от многоуважаемого Вернона?

– Ничего. – Смит несколько раз высморкался; он опять простудился. – Как бы то ни было, лучше никаких вестей, чем плохие. Вот если бы…

– …что-нибудь подвернулось, – докончил Най, передразнивая его.

Смит покраснел.

– Твоя блестящая идея не очень-то нам помогла. Откровенно говоря, попросту сели на мель.

– А откуда я мог догадаться, что Пейдж вздумает выпускать этот чертов листок? От такого ханжи чего угодно можно ждать. Ей-богу, – вскипел вдруг Най, – до сих пор не забуду первую встречу с ним, когда он обрушился на нас с проповедью о священной миссии печати. Вот уж терпеть не могу этих слащавых сеятелей добра! Подумаешь, благородная душа, решил создать на земле Утопию с помощью какого-то паршивого листка. Мне кажется, я знаю человеческую натуру. А газетное дело и вовсе изучил вдоль и поперек. Это такой же чертов бизнес, как и любой другой, и главное здесь – деньги и власть. Чтобы добиться этого, нужен большой тираж. А чтобы был тираж, надо давать читателям то, что они хотят читать. А что они хотят читать?.. Во всяком случае – большинство? Им подавай что-нибудь этакое, со смаком – разврат, скандал или сенсацию. Старик Джохем в полной мере доказал это, доведя свой «Воскресный вестник» до семи миллионов экземпляров, и все благодаря пространным судебным отчетам и всяким разоблачениям. Так зачем же поднимать из-за этого шум? Люди есть люди. Я лично не вижу ничего страшного в том, что человек развлекается, – пусть себе веселится, пока водородная бомба не прихлопнула нас всех. Мир все равно летит в тартарары, и никакие Пейджи и сеятели добра не спасут его.

Смит молча выслушал эту диатрибу и сказал:

– Можешь говорить что угодно, но я лично ничего не имею против Пейджа. Он славный человек.

– Даже очень, – с горечью заметил Най. – Я только что повстречался с ним. Он отлично выглядит… настоящий благодетель рода человеческого. – Он затушил сигарету. – С ним был и сынок. И какая-то бабенка.

– Молодая? Хорошенькая?

– Это слабо сказано. Красотка! Высокая, пышненькая, но не слишком, как раз в меру. Я даже на расстоянии заметил, что в ней что-то есть.

– Это жена Дэвида.

– Дэвида, – иронически повторил Най. – Э-э, братец, да ты говоришь о нем так, точно он твой близкий родственник.

Смиту этот разговор был явно не по душе, и он с недовольным видом принялся перекладывать на столе бумаги. А Най иронически подумал о том, что теперь, когда беда надвинулась на них вплотную, Смит снова впал в набожность. На днях, неожиданно войдя к нему в комнату, он застал своего коллегу на коленях: Смит молился в надежде, что хоть Господь Бог поможет ему… честное слово, даже хуже праведного Итиэля Мигхилла, который по воскресным вечерам устраивал пение псалмов в своем загородном доме в Суррее.

– Почему мы до сих пор ее ни разу не видели? – спросил Най.

– Кого?

– Да эту дамочку, конечно.

– Они живут очень уединенно… в Слидоне.

– Мне она не показалась тихоней.

– О Господи, давай оставим Пейджей в покое! – обрезал его Смит. – Это приличные люди.

– А я ничего не имею против них. Просто ненавижу их нутро, принципиально ненавижу.

– Вот ведь какой великий ненавистник рода человеческого.

– Я человек злой. Согласен. А пока я иду пить пиво.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Большие книги

Дублинцы
Дублинцы

Джеймс Джойс – великий ирландский писатель, классик и одновременно разрушитель классики с ее канонами, человек, которому более, чем кому-либо, обязаны своим рождением новые литературные школы и направления XX века. В историю мировой литературы он вошел как автор романа «Улисс», ставшего одной из величайших книг за всю историю литературы. В настоящем томе представлена вся проза писателя, предшествующая этому великому роману, в лучших на сегодняшний день переводах: сборник рассказов «Дублинцы», роман «Портрет художника в юности», а также так называемая «виртуальная» проза Джойса, ранние пробы пера будущего гения, не опубликованные при жизни произведения, таящие в себе семена грядущих шедевров. Книга станет прекрасным подарком для всех ценителей творчества Джеймса Джойса.

Джеймс Джойс

Классическая проза ХX века
Рукопись, найденная в Сарагосе
Рукопись, найденная в Сарагосе

JAN POTOCKI Rękopis znaleziony w SaragossieПри жизни Яна Потоцкого (1761–1815) из его романа публиковались только обширные фрагменты на французском языке (1804, 1813–1814), на котором был написан роман.В 1847 г. Карл Эдмунд Хоецкий (псевдоним — Шарль Эдмон), располагавший французскими рукописями Потоцкого, завершил перевод всего романа на польский язык и опубликовал его в Лейпциге. Французский оригинал всей книги утрачен; в Краковском воеводском архиве на Вавеле сохранился лишь чистовой автограф 31–40 "дней". Он был использован Лешеком Кукульским, подготовившим польское издание с учетом многочисленных источников, в том числе первых французских публикаций. Таким образом, издание Л. Кукульского, положенное в основу русского перевода, дает заведомо контаминированный текст.

Ян Потоцкий

Приключения / Исторические приключения / Современная русская и зарубежная проза / История

Похожие книги

Африканский дневник
Африканский дневник

«Цель этой книги дать несколько картинок из жизни и быта огромного африканского континента, которого жизнь я подслушивал из всего двух-трех пунктов; и, как мне кажется, – все же подслушал я кое-что. Пребывание в тихой арабской деревне, в Радесе мне было огромнейшим откровением, расширяющим горизонты; отсюда я мысленно путешествовал в недра Африки, в глубь столетий, слагавших ее современную жизнь; эту жизнь мы уже чувствуем, тысячи нитей связуют нас с Африкой. Будучи в 1911 году с женою в Тунисии и Египте, все время мы посвящали уразуменью картин, встававших перед нами; и, собственно говоря, эта книга не может быть названа «Путевыми заметками». Это – скорее «Африканский дневник». Вместе с тем эта книга естественно связана с другой моей книгою, изданной в России под названием «Офейра» и изданной в Берлине под названием «Путевые заметки». И тем не менее эта книга самостоятельна: тему «Африка» берет она шире, нежели «Путевые заметки». Как таковую самостоятельную книгу я предлагаю ее вниманию читателя…»

Андрей Белый , Николай Степанович Гумилев

Публицистика / Классическая проза ХX века
Искупление
Искупление

Фридрих Горенштейн – писатель и киносценарист («Солярис», «Раба любви»), чье творчество без преувеличения можно назвать одним из вершинных явлений в прозе ХХ века, – оказался явно недооцененным мастером русской прозы. Он эмигрировал в 1980 году из СССР, будучи автором одной-единственной публикации – рассказа «Дом с башенкой». Горенштейн давал читать свои произведения узкому кругу друзей, среди которых были Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Юрий Трифонов, Василий Аксенов, Фазиль Искандер, Лазарь Лазарев, Борис Хазанов и Бенедикт Сарнов. Все они были убеждены в гениальности Горенштейна, о чем писал, в частности, Андрей Тарковский в своем дневнике.Главный интерес Горенштейна – судьба России, русская ментальность, истоки возникновения Российской империи. На этом эпическом фоне важной для писателя была и судьба российского еврейства – «тема России и еврейства в аспекте их взаимного и трагически неосуществимого, в условиях тоталитарного общества, тяготения» (И. В. Кондаков).Взгляд Горенштейна на природу человека во многом определила его внутренняя полемика с Достоевским. Как отметил писатель однажды в интервью, «в основе человека, несмотря на Божий замысел, лежит сатанинство, дьявольство, и поэтому нужно прикладывать такие большие усилия, чтобы удерживать человека от зла».Чтение прозы Горенштейна также требует усилий – в ней много наболевшего и подчас трагического, близкого «проклятым вопросам» Достоевского. Но этот труд вознаграждается ощущением ни с чем не сравнимым – прикосновением к творчеству Горенштейна как к подлинной сущности бытия...

Фридрих Горенштейн , Фридрих Наумович Горенштейн

Проза / Классическая проза ХX века / Современная проза