Выдержал, или Попривык и вынес

Шалфейный кустъ — прекрасное топливо, но, какъ растеніе, онъ — неудачникъ. Никто имъ не питается, кром осла-кролика и побочнаго сына его, мула; но довряться ихъ вкусу нельзя, они дятъ все, что имъ попадется: еловыя шишки, антрацитъ, мдные опилки, свинцовыя трубки, битыя бутылки, и все это такъ просто и съ такимъ аппетитомъ, какъ будто бы пообдали устрицами. Мулы, ослы и верблюды награждены такимъ аппетитомъ, что всякая да ихъ насыщаетъ на малое время, но ничто не можетъ ихъ удовлетворить. Однажды въ Сиріи у главнаго источника Іордана, пока устраивали палатки, верблюдъ утащилъ мое пальто и сталъ разсматривать его со всхъ сторонъ, какъ бы критикуя или какъ бы желая сдлать себ такое; переставъ, однако, смотрть на него, какъ на предметъ одежды, онъ ршилъ, что это, должно быть, хорошая пища, всталъ на него одной ногой и началъ тщательно жевать рукавъ, открывая и закрывая при этомъ глаза, какъ бы предаваясь священнодйствію; видно было, что во всю жизнь ему не попадалось ничего вкусне; потомъ раза два онъ чмокнулъ губами и потянулся за другимъ. Затмъ попробовалъ бархатный воротникъ и при этомъ такъ мило, съ такимъ довольнымъ видомъ усмхнулся, что легко было понять, что воротникъ составлялъ самую вкусную часть пальто; наконецъ, онъ принялся за фалды, въ карманахъ которыхъ быти пистоны, капсюли, леденцы отъ кашля и фиговая пастила изъ Константинополя. Тутъ выпала моя газетная статья, онъ набросился и на нее, но здсь, онъ вступалъ, по моему, на опасную почву; хотя онъ и пережевалъ нкоторую премудрость, но она довольно тяжело легла ему на желудокъ; по временамъ проглоченная имъ веселая шутка встряхивала его довольно сильно; я видлъ, что опасное время приближалось, но онъ не выпускалъ своей добычи и храбро и полный надежды смотрлъ на нее, пока не наткнулся на статьи, которыя даже и верблюдъ не могъ безнаказанно переварить. Его начало тошнить, съ трудомъ переводилъ онъ дыханіе, глаза его остановились, переднія ноги вытянулись, и спустя минуту онъ грохнулся на земь, коченя, и вскор умеръ въ страшныхъ мученіяхъ. Я подошелъ и вынулъ манускриптъ изъ его рта и замтилъ, что чувствительное животное какъ разъ испустило духъ на одной изъ самыхъ скромныхъ и нжныхъ статей, какую я когда-либо преподносилъ доврчивой публик.

Я только-что собирался сказать, когда отвлекся другимъ, что иногда шалфейный кустъ бываетъ пяти и шести футовъ вышины съ соотвтственнымъ развитіемъ втвей и листьевъ, но два фута или два фута съ половиною — его обыкновенная вышина.

ГЛАВА IV

Съ закатомъ солнца, при наступленіи вечерней прохлады, мы стали готовить себ постели: разложили твердыя кожаныя сумки для писемъ, парусинные мшки, узловатые и неровные, вслдствіе торчавшихъ въ нихъ журналовъ, ящичковъ и книгъ, укладывая и раскладывая ихъ такъ, чтобы имть ровныя и гладкія постели, и, кажется, отчасти достигли этого, хотя, несмотря на вс наши труды, все въ общемъ имло видъ маленькаго взбаломученнаго моря. Посл того мы стали разыскивать въ разныхъ закоулкахъ между почтовыми сумками свои сапоги, гд они почему-то пріютились; обувъ ихъ, мы сняли съ крючковъ, гд въ продолженіе всего дня висли наши сюртуки, жилеты, панталоны и грубыя шерстяныя рубашки, и одлись. Благодаря отсутствію дамъ какъ въ экипаж, такъ и на станціяхъ, мы, съ девяти часовъ утра, въ виду жаркой погоды и для большаго удобства, сняли съ себя все, что можно было, и остались въ одномъ нижнемъ бль. Окончивъ всю эту работу, мы убрали неуклюжій Словарь подальше, а поближе къ себ установили фляги съ водой и пистолеты положили недалеко, такъ что можно было ихъ найти и въ потемкахъ. Затмъ выкурили послднюю трубку, звнули, убрали трубки, табакъ и кошелекъ съ деньгами въ разныя уютныя мстечки между почтовыми сумками, спустили кругомъ вс каретныя сторы, и стало у насъ темно, какъ «во внутренностяхъ коровы», по элегантному выраженію нашего кондуктора. Безспорно, было весьма темно, какъ и во многихъ другихъ мстахъ, нигд ничего не просвчивало. Наконецъ мы свернулись, какъ шелковичные червячки, закутались каждый въ свое одяло и погрузились въ тихій сонъ.

Всякій разъ, что дилижансъ останавливался для перемны лошадей, мы просыпались и старались припоминать, гд находимся; какъ только начинали приходить въ себя, смотришь, дилижансъ уже готовъ и снова катитъ дальше, а мы снова засыпаемъ. Понемногу стали мы вступать въ населенную мстность, прорзанную повсюду ручейками, съ довольно крутыми берегами по обимъ сторонамъ; каждый разъ, какъ мы спускались съ одного берега и карабкались на другой, мы невольно сталкивались между собой, и то кучкой скатывались въ противоположный конецъ кареты, почти что въ сидячемъ положеніи, то оказывались на другомъ конц вверхъ ногами; мы барахтались, толкались, отбрасывали почтовыя сумки, которыя наваливались на насъ и вокругъ насъ, а отъ поднявшейся въ суматох пыли мы вс хоромъ чихали и невольно ворчали другъ на друга, говоря непріятности врод подобныхъ: «Снимите вашъ локоть съ моихъ реберъ!» — «Неужели вамъ нельзя не такъ тснить меня!»