Выдыхай (СИ)

Всю свою никчемную жизнь оружейник посвятил работе над своими изобретениями, которые до поры неплохо кормили и его, и семью. Однако после того, как очередной его чертеж под ехидный смех работодателя отправился в мусорное ведро, Отто обозлился на весь этот свет и на правящую в нем силу.

Цундаппу хотелось создать что-то грандиозное; что-то, что позволило бы ему безнаказанно вершить чужие судьбы и принадлежать к недосягаемой для немца касте сильнейших мира сего. Жажда мести, тесно переплетаясь с жаждой власти, заставила мужчину забыть обо всем: о собственных неудачах, об изматывающей скуке, о семье.

Анна, его светлая, милая Анна, которую он так любил, к ногам которой обещал бросить весь мир, и маленькие Марта и Вендэль — сестра и брат, так удивительно похожие на красавицу мать — они все оказались лишними, ненужными в его новом мире, наполненном ядом, злобой и темнотой.

Только сейчас Профессор начал осознавать, какую же величайшую глупость он совершил, отрекшись однажды от жены и детей. За многие годы ничто не смогло заменить их присутствия в жалкой жизни Отто. Он жалел о своем поступке и мучился, не зная, как загладить свою вину перед самыми дорогими его черному сердцу людьми.

Высокая влажность и сравнительно низкая температура воздуха не могли пронять Грэма, который, сколько помнил себя, не особо жаловался на здоровье. Мужчина просто устал от тесноты камеры, устал от неразбавленной серости, сутками окружавшей его в чертовой Лондонской тюрьме — хотя, серость вокруг была все же не такая неразбавленная — его собственная, видавшая виды, оранжевая рубашка явно вносила робкий яркий мазок в общую картину. Но что угнетало его больше всего, так это почти непрекращающийся, хриплый кашель его сокамерника, всегда глухо отражающийся от стен и, кажется, уже въевшийся в подкорку. От этого звука Грэма против воли каждый раз бросало в дрожь.

Он снова невольно вздрогнул, услышав этот хриплый, надсадный звук, медленно перешедший в едва различимый, сиплый, а от того, почти не слышный, стон, отвернулся от небольшого окна, сквозь которое наблюдал за непрекращающимся ливнем, и каким-то совершенно для себя непривычным, новоприобретенным жестом взъерошил и без того растрепанные темные волосы, удрученно вздохнув.

Эйсер почти не поднимался со своей койки. Все чаще отказываясь от еды, он мог часами лежать почти неподвижно, то проваливаясь в беспокойную полудрему, то просто бесцельно глядя в потолок. Мерзкий кашель раздирал его грудную клетку изнутри, а легкие каждый раз отвратительно булькали, стоило лишь набрать в грудь побольше воздуха.

Мужчину отчаянно лихорадило, ноющая головная боль почти не отпускала, а Грэм лишь молча глядел на товарища, не зная, чем может ему помочь. В два широких шага преодолев разделявшее их расстояние, Грэм присел на край постели друга, глядя в неприкрытым беспокойством в зеленых глазах сверху вниз. Эйсер попытался скривить бледные, почти бескровные, с нездоровым синюшным оттенком, губы в подобие своей обычной, чуть насмешливой, улыбки. Крепкое рукопожатие лишь ненадолго облегчило только моральные муки, будучи не в силах улучшить чужое физическое состояние.

Эйсер и Грэм всегда были закадычными приятелями, не разлей вода, и хоть добрую половину их повседневного общения составляли колкие шуточки и подтрунивание друг над другом, дружбе их можно было позавидовать. Ни сумасбродство местного королька, ни пули Британского агента, ни корыстный умысел, ни даже женщина не пошатнули этой многолетней, удивительно крепкой для такого типа людей, дружбы. Однако нынешнее состояние Эйсера все больше вгоняло Грэма в такую же серую, как и все окружающее, тоску. Оказалось, что человеческого в них, все же, не меньше, чем в ком бы то ни было.

Лиам Хьюго долгим, задумчивым взглядом сверлил каменную стену напротив, ощущая спиной холод и неровность поверхности, на которую он сейчас опирался. Удивительно оказалось чувствовать себя почти свободным, сжимающим руль гоночного автомобиля с ярко-зелеными цифрами «34» на боку. Ли мог бы поклясться, что ни разу за годы работы на Цета, он не был более счастливым и — что самое странное — живым человеком.

После того, как МакКинли хладнокровно застрелила его брата — Александра, Лиаму вдруг стало гораздо проще жить. Наконец, он смог выйти из тени близнеца, выделившись из общей серой массы всей рабочей силы, нанятой Цундаппом, и даже принять какое-никакое участие в операции.

Всегда же приятно осознавать собственную значимость, ставя себя чуть выше остальных людей, в этот момент становившимися абсолютно далекими, безликими, в то самое время, когда ты сам казался бы им недосягаемым. Разное мировосприятие, разная оценка со стороны, разное отношение.. Хотя, конечно, смерть Алекса чем-то неприятным все же отозвалась в глубине грудной клетки, в тот самый момент, когда Ли понял, что оборвалась последняя, связующая с домом ниточка.