Выигрыш

О чем будет рассказывать Ханс будущим подругам, бегая по гостиной, то вздевая в знак клятвы два пальца к потолку, то указывая на обыкновенный участок пола? О ковре! О ковре, который тайно и коварно похитила жена. Два на три, настоящий шерстяной, это невозможно забыть. Жена и ковер, две первых собственности, сплелись воедино, и обеих враз не стало: одна утащила другую.

Заходил ли Ханс спустя много лет на строительный маркт, чтоб купить какую-то мелочь, у него вдруг падало настроение. Взгляд зацепил рулоны коврового покрытия. Скверная женщина! Встречал ли знакомых, приехавших к родным, и узнавал от них, что жена живет на Западе, с мужем, а дочка ее уже работает, – тогда Ханс бежал прочь как ошпаренный, мысленно сжигал ковер, только бы он не доставался жене, и весь день пепел ковра стучал в его сердце.

Он остался один. Сновал с этажа на этаж, распахивал шифоньеры и шкафы. Спускался в подвал. Раздирая макушку о полки, рылся в инструментах. Весь в паутине, мчал по каменной лестнице из подвала в сад. Рыскал в теплице. Пугал внезапным появлением кроликов, они шумно шарахались и лезли на стенки клеток. Прибегал обратно в дом, опять шарил в кладовках, будто ничего этого не видел раньше. Всего было так много! Встретил свое отражение в зеркале и не узнал, шарахнулся, как кролик: такая мелькнула хищная харя, такой волчий глаз. Он редко заглядывал в зеркало. Если нужно было посмотреть на себя, то он и смотрел на себя – поворачивал голову и оглядывал.

Некоторое время, пока не привык, Ханс жил, прищуривая один глаз. Мир раскололся на домовладельцев и тех, кто не имеет недвижимости. Нигде не побывав, кроме как в армии ГДР, он, однако, мигом принял некую элитную, клубную манеру: выявлять несостоятельных чужаков. Имеет некто собственный дом?

Тогда Ханс надевал равноправно-приветливое лицо. Не имеет? Ханс прищуривался, раскрывая другой глаз с удивлением: как можно жить без собственного дома? И подпускал под бровки выражение сожаления. Видимая спесь, впрочем, скоро с него слетела. Он жил в дорфе, где дома имели все. А другие, которые жили в государственных квартирах в мелких и средних городках, те не завидовали дому в деревне без магазинов и вдали от работы. Внутренне Ханс остался убежденным в принадлежности к богатым. Он богатый, потому что имеет дом. Просто небогато живет. Мало платят. Социализм.

Прежде его любовный сад функционировал в режиме вечного лета, не давая сбоев. Если с одной еще только завязывалось, то с другой уже вовсю цвело, а с какой-то вяло усыхало. Но из-под завядшей тут же пробивалась новая веточка, потому что уставшая подружка знакомила Ханса со своей приятельницей, будто сажала на ствол прививку, а сама отпадала, словно подточенная короедом.

Дом предъявил свои права, как вулкан, и поредевший сад любви совсем заглох под пеплом забот. Ханс зажил в ощущении стабильной катастрофы: то протекали трубы, то проваливались ступеньки лестницы, то плесень – ужасный черный шиммель – начала ползти по стене, прорастая сквозь обои. Кролики болели, поедая вонючую солому подстилки, а на садовом пространстве поднялись, словно фигуры лазутчиков, первые дозоры колючих сорняков в косматых шапках. И денег не было, потому что Ханс жил беспомощно, один. Никого рядом. Он, собственно, хотел слыть богатым, домовладельцем, чтоб гордиться, говорить всем об этом и чтоб все уважительно слушали и завидовали, вот и все.

Он провел одно воскресное утро в подвале, страшно колотя молотком по велосипеду и разложив вокруг много других инструментов, которые не понадобились. Впереди лежали ответственные пути в отдаленные деревни, куда Ханс намеревался донести весть о себе как о хозяине дома, весть, естественно, очищенную от подробностей его репутации.

Стрекоча велосипедом, он, как кузнечик, взлетал на пригорки. Нырял в поля цветущего солнечного рапса. Тряс посаженные вдоль дорог сливы, – нет, плоды были еще зелены. Жужжал мимо стен шелестящего маиса, прихватывая в сеточку десяток молочных початков для себя и кроликов. Подъезжая к безлюдным дорфам, спускал цепь со звездочки, стучался-звонил в дверь или калитку и просил, улыбаясь, какие-нибудь плоскогубцы. Очень часто к нему выходили молодые сельские дамы и барышни, радушные и услужливые. Через пару минут Ханс уже молотил свой репертуар, шутил, веселил, вставал в разные позы, – бацилла актерства активизировалась в нем, как змея на солнцепеке, свивалась в кольца и делала броски, – он внезапно выпаливал рискованные комплименты и едва удерживал свою дергающуюся руку от шлепка. Потом проталкивал адрес, номер телефона, настаивал, чтоб они были записаны. Солидно, членораздельно пояснял. Это. Мой. Дом. Делал значительную паузу. Приглашал в гости. Одним пальцем набрасывал цепь обратно и укатывал, оставляя о себе неплохое впечатление. Ехал в другой дорф.