Выигрыш

Еще одна прожила в доме совсем, что ли, месяца три, но Ханс успел убедить ее в необходимости углубить и расширить прудик в саду. Еще не получив от подруги денег, Ханс бескорыстно и радостно рыл землю, не тая причины энтузиазма: это будет бассейн для нее, для его шацхен! Напрасно она уверяла его, стоя на краю ямы, что не умеет плавать. Он рыл и рыл, и любовь победила: деньги для покупки толстой пленки она ему все-таки дала. Вскоре пленка уже лежала на дне пруда, надежно и безвозвратно залитая водой. Там развелись водоросли, лягушки и любимые Хансом дафнии, возбуждавшие в нем сентиментальную мечтательность.

Бывало, что подруги кричали по ночам. Случалось жаркое лето и накаляло оба этажа дома. Ханс с очередной шацхен спали в подвальной прохладе стиральной комнаты, на старой кушетке. В подвале толпами бегали мыши, мохнатые пауки тянули свои сети прямо над спящими, иногда оступаясь и съезжая на лица.

– Ах, глупенькая шацхен!

Ханс стряхивал с одеяла мышь, журил дрожащую подружку. Она разбудила его из-за такой мелочи! В самом деле, по каким только пустяковым поводам женщины не уходили от Ханса! Одна ушла, даже смешно сказать из-за чего!

Ханс считал залогом здоровья не только поглощение еды, но и немедленное выпускание наружу всего, что отработало. Терпеть – страшно вредно для организма! Тем более если подпирала совсем рядовая, невидимая нужда: восстановить баланс между газом в животе и наружным воздухом. Ханс был, как все. Он не был исключением в этом взгляде на здоровье.

В садовом хозяйстве нередко взрывался смех и веселые возгласы:

– Ну, Клаус! (или Дик) Хорошо ты проветрил задницу!

Все хохотали, а Дик или Клаус на пару минут становились героями. Ханс даже знал здоровяка Франка, который веселил закусочную, резко поднимая свою мясистую ногу и подхватывая ее под коленом толстой рукой. Его труба гудела так долго, что Франк, стоя на другой ноге, успевал выпить полкружки поднесенного пива. И кругом опять было общее веселье: шутка была хороша! Так неужели такое забавное и полезное могло кому-то мешать? Но та, капризная, как нежная принцессин, плакалась ночами, что душно, что болит голова, что нечем дышать, а потом и вовсе забирала одеяло с подушкой и уходила в другую комнату. Фуй, так дело не пойдет! Зачем тогда она пришла в дом Ханса? Чтобы спать отдельно?

От досады или чтоб не отягощаться памятью на имена, Ханс стал называть всех бросивших построение семьи с ним – Старыми. А те, кто занимал их место, получали титул Новых.

– Моя Новая! – буднично бросал Ханс почтальону. Тот замечал, что газеты из ящика берет опять другая женщина. Намеренной небрежностью тона Ханс подчеркивал: он не живет без женщин, на его дом и сучок всегда садятся птички, нет проблем.

– Моя Старая! – указывал Ханс на проходящую вдалеке молодую, словно ставил на ее спину тавро, и кисло, самодовольно ухмылялся. Она хоть и оказалась негодной, будто навсегда принадлежала ему.

Урсула помнила свою неудачу с молчаливой женой. Когда в доме соседа замелькали Новые, она сразу завязывала с ними контакт сквозь забор, хвалила за усердие и старательность, за похорошевшие сад и огород. Ласковые комплименты прямо указывали, что до этой Новой было не так, было плохо. А теперь наконец все в порядке! Приглашала на чашку кофе. Новая приходила, чуточку озираясь в комнатах Урсулы.

Много мебели, ковры, огромный светящийся аквариум, вазы. На стенах – картины с оленями, утками, собаками и охотниками, фарфоровые тарелки с видами городов. В толстых и тоненьких рамочках – картонки с мудрыми пословицами и красивыми стихами. На полках – пивные кружки: от большущей керамической до крошечной стеклянной, на один глоток. Кругом хорошенькие куколки и фигурки, везде: на столах, на подоконниках, и в кухне, и в гостиной. Куда ни посмотри: ангелочки, зайчики, девочки с кошечками, мальчики с собачками, милые улиточки, лягушечки и поросятки, а вон девушка обнимает лебедя, как прекрасно! На маленьких столиках – салфетки и вазочки, а в вазочках – мятные леденцы, конфеты. А сколько цветов и пальм в кадках! Как аппетитно пахнет свежими кофе и кухеном! Новая рассказывала внимательной Урсуле, например, о том, что очень рано встает, что до работы ей нужно добираться автобусом, а потом – на поезде. Если ехать из своей деревеньки, недалеко от Квицова. А Урсула не знала точно, где это.

Как и спустя почти полвека после разговора Урсулы с этой Новой, теперь не всякий скажет, где Квицов. Но некоторые припомнят: а не там ли жила в детстве дочка пастора, а потом канцлер Ангела Меркель? А что вспомнят еще через полвека, это никому неизвестно, и Бог с ним, с этим Квицовым, где бы он ни был, – Урсула подливала кофе и ждала других, интересных, подробностей.

Она чувствовала себя как на спектакле, заученном до мельчайшей реплики, и, скучая, даже немного ускоряла действие. Вскользь указывала Хансу на хозяйственные промахи Новой:

– Кажется, слишком коротко подстрижены розы…

– Ревень пересажен не совсем хорошо, разрастется, и нельзя будет пройти…

– Как старательно твоя полила все грядки! А зря, по телевизору обещали грозу…