Выигрыш

Свою деревенскую гостью он вел сначала в сад и огород. Знакомил с владениями и выдирал по пути тут и сям сорную траву. Гостья с вежливой охотой сразу включалась в непраздный досуг, шла следом и тоже рвала. Осмотр теплицы также сопрягался с каким-нибудь занятием. Ханс начинал подвязывать будто бы вчера упавшие стебли томатов, а гостья помогала: разматывала рулон синтетического шпагата, нарезала, складывала обрезки в отдельное ведерко, обрывала ветвистые пасынки, уносила зелень в компост, поливала, рыхлила, полола, смахивала паутину и поддерживала ноги Ханса, стоящего на хлипкой стремянке.

Приезжала другая гостья, – они вместе собирали уже поспевшие помидоры, и приятная тяжесть корзинки ложилась в женскую руку намеком на ряды банок с консервированными овощами где-нибудь в кладовой и – на зажиточность. Трудолюбие Ханса нравилось ей. Гостья задумчивыми движениями стряхивала желтую томатную пыльцу, обсыпавшую ее глубоко дышащий бюст. Всем гостьям был непременно показан крольчатник и названо количество кроликов. Каждая помогала раздать сено и траву, налить воду в поилки. Если гостья неосторожно замечала, что в клетках нечисто, – что ж, Ханс был не против навести порядок, он вставлял в ее руку скребок, а сам поддевал вилами тяжелые, как чугунные плиты, слежавшиеся навозные пласты, весь поднатуживался и, крякая, бросал их в корыто.

Смрад поднимался и освобожденно расправлял исполинские крылья. Близкое окно кухни Урсулы захлопывалось первым, а кто-то из дальних соседей вдруг бросал дела в саду и тревожно оглядывался, словно услышал пушечный выстрел.

Возможно, в качестве пролога к тем действиям, которые Ханс применял вечером ко всем гостьям за чашечкой кофе в темной гостиной, он устраивал в крольчатнике развлечение: вытягивал за уши испуганную самку и сажал в клетку к самцу. Кролик немедленно прижимал гостью к навозу, прыгал, будто играл в чехарду, и, не перепрыгнув, с визгом сваливался набок. Хотя вряд ли Ханс заботился об эротической подготовке больше, чем кролик. Он случал кроликов часто. Он хотел, чтоб их было много.

Полная впечатлений, натрудившаяся гостья не всегда уезжала домой и была похожа в постели на жену. Лежала камнем. Щепетильный Ханс спрашивал:

– Ты не громко кричишь, шацхен?

В каждой второй после такого вопроса открывалось второе дыхание. Предстояло такое, что голос ее страсти мог разбудить весь дорф. Однако первой подавала голос кровать. Ханс пробивал дорогу к видению розового зева госпитальной вазочки, а пружины начинали бурное, хриплое и визгливое обсуждение происходившего. Очень скоро Ханс замирал в локальном ощущении на самом конце самого себя, – тогда удовлетворенно смолкала и кровать. В оглушительной тишине он шептал:

– Было хорошо… Правда, шацхен?

Не ждал ответа, засыпал. Но еще, раза два, просыпался и будил гостью. Некоторые после двух или даже одной отработки у Ханса больше не приезжали. Другие жили неделями, иные – месяцами, по эстафете поддерживая чистоту в доме, порядок в саду и крольчатнике. Ханс был очень трудолюбив, когда проводил показательную экскурсию. Но наступали совместные будни. Оказывалось, что все свои силы и время он отдает работе в садовом хозяйстве. Он приезжал поздно и таким уставшим, что забывал завести велосипед в каморку, оставлял у калитки. Тихо плелся на кухню, глотал приготовленный подругой ужин, благодарно глядя на нее, и едва мог вымолвить:

– Кролики накормлены?

Как добрые семейные партнеры, Ханс с подругами закупали раз в неделю съестное. Он с готовностью держал в кулаке купюрку, свой вклад в общий стол. На другую неделю, в момент расчета у кассы, Ханс охлопывал карманы, улыбался и глядел растерянно:

– У тебя есть деньги? У меня нет…

И шацхен расплачивалась своими. Среди прочих, проживших у Ханса недолго, была подруга – маляр. Она по-рабочему смело, как в возведение общего дома социализма, поверила в построение семьи с Хансом. Нужно только стараться, больше работать, тогда все пойдет на лад! И принялась за дом: купила на свои деньги много краски, – у Ханса как раз не было ни пфеннига, – зашкурила и освежила все двери, рамы окон, полки кладовых и простенки в разных кладовках, так аккуратно и сноровисто работая, что Ханс не мог нахвалиться. Он только восхищенно приговаривал:

– Ах, моя шацхен! Ты такая старательная! Наш дом – это главное!

Однако деньги за покраску Ханс не вернул и после получки. Не отдал даже половины, и расточительная малярша вдоволь накушалась пустого супа из капусты. Пока не поняла – строительство семьи и дальше пойдет однобоко: Ханс будет выносить благодарности, а она – вкалывать и иметь беспокойные ночи.