Выйти из учительской. Отечественные экранизации детской литературы в контексте кинопроцесса 1968–1985 гг.

Лену Бессольцеву в исполнении Кристины Орбакайте рецензенты воспевали – и в художественном, и в этическом смысле – в каждом отзыве. Генезис этой киногероини Н. Игнатьева трактует как продолжение образов князя Мышкина («Идиот» Ф. Достоевского) и Катерины («Гроза» А. Н. Островского), другие критики – как вариацию образов шекспировской Джульетты и Жанны д’Арк (в основном, по-видимому, из пьесы Жана Ануя «Жаворонок»): ведь Лена подвергается гражданской казни через сожжение её чучела и сама бросается в огонь, проходя, по сути дела, средневековое испытание огнём. Между тем она меньше всего напоминает настоящую советскую пионерку, которая, как гласят законы пионеров Советского Союза, «всегда смело стоит за правду». Лена, влюблённая в одноклассника Диму Сомова, прежде всего соврала, взяв на себя его вину: на самом деле это он проболтался о том, что класс совместно прогулял урок, и ребят наказали – сорвалась поездка в Москву. Поступок Лены трудно расценить как подвиг «товарищеской взаимовыручки», хоть бы даже и бессмысленный, да и вообще – не пионерский поступок, а вполне женский приём борьбы за симпатичного парня, который проявил к ней симпатию. И уж если говорить об экранных предшественницах, то вспоминается скорее героиня польского фильма «Как быть любимой» (реж. Войцех Хас, 1964) в исполнении Барбары Крафтувны. Дима же, увидев, как далеко зашёл гнев одноклассников, не нашёл в себе силы признаться и присоединился к коллективному линчеванию. Шок от его предательства потряс Лену, которая, придя в начале года в новый класс, сначала пыталась поладить с ребятами, смеялась вместе с ними над собой и не защищала от их насмешек своего деда, любителя старинных картин по прозвищу «Заплаточник». «Я предала тебя, когда пришла в этот класс», – такой приговор Лена вынесла сама себе за собственную слабость и конформизм. Все рецензенты дружно «не усмотрели» здесь скрытой темы репрессий по самооговору (попытка самоубийства Лены – очень эффектный, «булгаковский», по словам оператора Анатолия Мукасея, эпизод выпрыгивания из окна – из окончательного варианта всё же был исключён) и поздней реабилитации (ребята попросили прощения у Бессольцевых только тогда, когда те уезжали из города). Через десять лет после выхода фильма «Чучело» на экран можно будет выразиться более откровенно: «Парадигма эмиграции. Нечем дышать. Отравлен хлеб и воздух выпит. Да, и сионизм тоже. <…> функционально, конечно, еврейка. Дедушка, я больше не могу, давай уедем. Слезинка ребёнка. <…> Чужая, не наша, наши-ненаши, чучело, изгой. Тебе лучше уехать (больная совесть наша, отчуждение совести). Катись в свой Израиль! (Берлин, Нью-Йорк, куда угодно)»[101]. Но некоторые зрители уже тогда что-то почуяли: «Не погрешили ли здесь создатели киноленты против истины? Не слишком ли увлеклись они концентрацией зла, которому, кроме одинокой детской души, по существу никто в фильме активно не противоборствует? Ведь и разрешение сложного конфликта в “Чучеле”, пожалуй, недостаточно убедительно: уж очень поспешно, скоропалительно происходит раскаяние ребят и признание ими своей коллективной вины»[102], – заметила А. Егорова из Нижнего Тагила.