Выхода нет

У. Г.: Они не едят ради удовольствия. Они едят ради выживания. Вообще-то, всё, что вы проецируете на животных, порождено вашими собственными измышлениями и умонастроениями. Оно порождено вашим субъективным подходом к проблеме, который тоже порождён вашей системой ценностей. Мы хотим понять животных или законы природы с мыслью о том, «что я извлеку из этого?». Мы хотим знать законы природы, только чтобы использовать их для увековечивания чего-то здесь [в человеке]. Так что мысль по своему происхождению, содержанию, выражению и также своему действию — если использовать очень резкое политическое слово — фашист по своей сути. [Смеётся] У вас нет никакого способа выбраться из неё. Это [мысль] механизм, который способен поддерживать сам себя до бесконечности.

В.: Насколько я могу понять из того, что Вы говорите, мы действуем согласно системе ценностей, будь она плоха или хороша. Но Вы где-то перескочили через неё?

У. Г.: Нет, не перескочил. Понимаешь, плохое и хорошее, правильное и неправильное — это не две стороны монеты, а одна и та же монета. Это как два конца спектра. Одно не может существовать независимо от другого. Когда ты покончил с этой двойственностью (я с большой осторожностью, хотя и нехотя, использую это слово), когда ты больше не вовлечён в дихотомию правильного и неправильного или хорошего и плохого, ты никогда не сможешь сделать что-то неправильное. Пока ты вовлечён в неё, есть опасность, что ты всегда будешь поступать плохо; а если и не будешь поступать плохо, то только оттого, что ты запуганный трусишка. Именно трусость породила всё религиозное мышление.

В.: Вы говорили в связи с чем-то, что в гневе нет ничего плохого и что он не может причинить никакого вреда.

У. Г.: Гнев — это вспышка энергии. Это как прилив и отлив в море. Проблема в том, что делать с гневом? Вопрос «Что делать с гневом?» — это нечто, привнесённое культурой, потому что общество считает рассерженного человека угрозой своему статус-кво, своей целостности.

В.: Да?

У. Г.: Да, конечно.

В.: Ну, тогда Вы не угроза.

У. Г.: Я не угроза. Я не угроза, потому что, видишь ли, я не могу представить возможности чего-то иного, чем это. Я не заинтересован в том, чтобы что-либо менять. Это вы всё время говорите о том, как вызвать перемены. В то же время всё вокруг вас и внутри вас находится в постоянном потоке. Оно постоянно меняется. Всё вокруг вас меняется; но вы не хотите изменений. Понимаешь, в этом-то и проблема. Ваше нежелание меняться — это проблема, а вы называете это традицией.

В.: Это может случиться, только если то, что случилось с Вами, случится с нами…

У. Г.: Со мной ничего не случилось.

В.: Вы функционируете телесно.

У. Г.: Ты и я функционируем абсолютно одинаково; и я не являюсь чем-то, чем не являешься ты. Ты думаешь, что я отличаюсь от тебя. Тебе придётся поверить мне на слово: мне никогда не приходит в голову мысль, что я отличаюсь от тебя. Я точно знаю, что ты функционируешь точно так же, как и я. Но ты пытаешься направлять деятельность, или движение жизни, как для того, чтобы что-то получить, так и для поддержания непрерывности того, что культура вкладывает туда [в тебя]. Здесь [в У. Г.] ничего подобного нет.

Мы думаем, что мысли находятся в нас. Мы думаем, что они рождаются самостоятельно и самопроизвольно. Совершенно определённо существует то, что я называю мыслесферой. Мыслесфера — это совокупность человеческих переживаний, мыслей и чувств, передаваемых нам из поколения в поколение. В этой связи я хочу отметить, что мозг — не творец, а только реактор. Он всего лишь реагирует на раздражители. То, что вы называете мыслями, — это только активность нейронов в мозгу.

Другими словами, мысль — это память. Раздражитель активизирует мозг через органы чувственного восприятия и потом приводит в действие память. В этом нет ничего поразительного. Это просто компьютер, в который попадает куча мусора. Так что он — не творец. Мозг не заинтересован в решении каких бы то ни было проблем, создаваемых нами. Сам по себе он не способен иметь дело с проблемами, которые создаёт мысль. Мысль — вне его, она посторонняя по отношению к мозгу.

В.: То, что Вы говорите, создаёт впечатление, что ничего не нужно менять. Но существует страх, что тогда мозг станет очень пассивным, угаснет или что-то вроде того.

У. Г.: Нет, нет.