Выхода нет

Поиски постоянного счастья — это проигранная битва; но мы не готовы признать этот факт. Всё, что нам остаётся, — это моменты счастья и моменты несчастья. Если мы не готовы принять эту ситуацию и продолжаем требовать несуществующего постоянного счастья, мы обречены.

Это всего лишь вопрос желания пребывать в постоянном счастье, но эта потребность — враг нашего живого организма. Этот организм счастье совершенно не интересует. Его интересует только выживание. Чтобы выжить, живому организму необходимы сенсорные ощущения наряду с восприимчивостью чувств и нервной системы. Когда ты оказываешься в счастливой ситуации, ты говоришь себе, что счастлив; при этом обязательно есть потребность в том, чтобы это счастье продолжалось. И чем больше ты стараешься продлить это ощущение счастья сверх его естественной длительности, тем больше опасности для этой системы, которая заинтересована только в поддержании своей чувствительности. Итак, происходит борьба между твоей потребностью в постоянном счастье и потребностью тела поддерживать его восприимчивость. Тебе не выиграть эту борьбу; и всё-таки ты не готов сдаться.

В.: Воздействует ли медитация на тело?

У. Г.: Ты подвергаешь своё тело ненужной пытке.

В.: Тело страдает?

У. Г.: Да, тело страдает. Его не интересуют твои техники медитации, которые на самом деле разрушают существующую безмятежность. Это удивительно безмятежный организм. Ему ничего не нужно делать, чтобы пребывать в безмятежном состоянии. Но внедряя эту идею о безмятежном уме, мы приводим в действие своего рода борьбу, и эта борьба продолжается и дальше.

Но то, что ты ощущаешь как безмятежное состояние ума, — это состояние ума, измождённого борьбой, ты хочешь больше и больше того же самого. Это создаёт проблемы для тела.

В.: А желая больше одного и того же, ты буквально причиняешь вред телу?

У. Г.: Да, причиняешь вред телу. И дорого платишь за это.

В.: Я хочу знать, учится ли тело самостоятельно, например, когда плачет ребёнок, у него же нет идеи того, как плакать.

У. Г.: Если позволить ребёнку плакать, он в конце концов прекратит.

В.: Автоматически?..

У. Г.: Автоматически. Ребёнок устанет. Ребёнок плачет, потому что пытается с помощью плача выразить какой-то дискомфорт. Но мы не понимаем, что его беспокоит. Нас интересует только наш собственный комфорт, и поэтому мы пытаемся заставить ребёнка прекратить плач. Мы создали невротическую ситуацию для ребёнка с самого начала. У нас нет энергии на то, чтобы решать проблемы живых существ, а ребёнок — живое существо. Было бы интереснее учиться у детей, чем пытаться научить их, как вести себя, как жить и как действовать.

В.: Как подавлять…

У. Г.: Оттого что мы в себе всё подавляем, мы хотим всё подавлять и в растущем ребёнке. Мы уже создали проблему для ребёнка, вместо того чтобы выяснить, в чём на самом деле его проблема. У нас нет энергии на то, чтобы решить проблемы ребёнка. Мы ругаем его и принуждаем вписываться в рамки, созданные нами на наших собственных основаниях.

Вот это и есть то, что мы называем культурой. Культура не есть нечто таинственное. Это ваш образ жизни и ваш образ мышления. Все другие виды культурной деятельности, которые мы считаем такими творческими, — неотъемлемая часть вашего образа жизни и мышления. Ты никак не можешь освободить себя от проблем, созданных мышлением, кроме как запустив в движение другое мышление. Но это не может помочь.

На самом деле там [в тебе] нет мыслей. Мысли не образуются сами. Они не самопроизвольны. Мы никогда не смотрим на мысль. То, что мы видим, — о мысли, но это не сама мысль. Мы готовы поставить это под сомнение и посмотреть в лицо факту, что мысли не являются самопроизвольными. Они приходят извне — извне в том смысле, что, когда возникает сенсорный отклик на раздражитель, мы переводим это ощущение в рамки нашего знания и говорим себе, что это [перевод] и есть ощущение.

Вы распознаёте ощущение и даёте ему название. Это всё память. Там есть только память. Где эта память? На самом деле никто не знает, где находится память. Можно сказать, что она в нейронах. Как только сенсорные восприятия активируют соответствующие ощущения, они в свою очередь активируют клетки памяти. Мы фиксируем каждое движение там [в ощущении] в рамках структуры памяти и переводим его.

Естественно, память порождена нашей потребностью обособлять себя, подвергать цензуре наши чувственные восприятия и отфильтровывать их с тем, чтобы поддерживать статус-кво и непрерывность движения нашей мысли. Мы можем рассуждать об освобождении себя от знания. Но что бы мы ни делали, это не освобождает нас от движения знания. Напротив, оно только усиливает и укрепляет то, от чего мы пытаемся освободиться.