Выхода нет

У. Г.: Да, профессионален. Он совместил западные терапии, систему тантры и всё, что только можно было найти в книгах. Он сделал на этом большой бизнес. Он брал деньги у мальчиков, брал деньги у девочек и оставлял их себе. Он мёртв, так что мы ничего не говорим о нём. Nil nisi bonum (О мёртвых либо хорошее, либо ничего). [Смех].

В.: Но если мы можем вернуться к…

У. Г.: Я хочу сказать, что, к сожалению, общество, культура, или назовите это как угодно, отделило половую активность и поставило её на другой уровень, вместо того чтобы относиться к ней как к простому функционированию живого организма. Это основное явление в природе. Выживание и воспроизведение — это основное в живых организмах.

В.: А всё остальное — искусственная надстройка…

У. Г.: Ты можешь менять области, менять идеи, писать книги. Это на самом деле не имеет значения. Что до меня, я никому не говорю, что ему или ей стоит или не стоит делать. Мне интересно показать, что ситуация такова, и сказать: «Тебе решать».

В.: Без этой надстройки, без культуры, без мысли сексуальное функционирование тела так же сохранялось бы, но не было бы никого, кто стал бы создавать из этого проблему?

У. Г.: Нет, послушай. Чего бы мы ни касались, мы всё превращаем в проблему; а секс и того больше, потому что это самый мощный стимул. Переводя его [в удовольствие] и продвигая его в область, к которой он на самом деле не относится, а именно, превращая его в движение удовольствия, мы создаём проблему. Как только ты создаёшь проблему, обязательно возникает потребность решить её в этих рамках. Тут и появляетесь вы [с сексотерапией и пр.]. Я ничего не имею против врачей-сексологов, но люди должны решить проблему [секса как удовольствия]. Иначе они становятся неврастениками. Они не знают, что с собой делать. Не только это, но Бог, истина, реальность, освобождение, мокша, всё это — предельное удовольствие. Мы не готовы признать это.

В.: Но секс очень конкретен?

У. Г.: Очень конкретен. Он осязаем. Вот почему он стал очень мощным фактором в нашей жизни. Вот почему и существует потребность накладывать на него ограничения культурой, сначала во имя религии, а потом во имя семьи, закона, войны и сотни других вещей. Это [потребность ограничивать секс] — не что иное, как следствие религиозного мышления человека. В чём разница?

В.: Несмотря на все эти законы, ничего не выходит. Это продолжается и продолжается…

У. Г.: Продолжается. Вы говорите о священности жизни и осуждаете аборты. Это упорствует всё та же старая идиотская идея христианства, которая сделала каждую женщину преступницей. А потом вы продолжаете убивать сотни и тысячи людей во имя вашего флага, во имя патриотизма. Вот как обстоят дела. Не то чтобы в ваших интересах было менять это, но перемены — это нечто, в чём эта структура [т. е. мысль] не заинтересована. Она только рассуждает о переменах. Но, ты знаешь, всё постоянно меняется.

В.: Эта самая искусственная надстройка сексуального возбуждения в действительности вредит телу, но многие люди думают, что, благодаря тому что напряжение снимается и ты чувствуешь себя более расслабленным, это полезно для здоровья.

У. Г.: Прежде всего ты создаёшь напряжение. Все эти фантазии, весь этот романтический бред создают напряжение. Раз создалось напряжение, ему нужно рассеяться. Вот почему становится необходим отдых, и ты засыпаешь. Ты засыпаешь, потому что истощён… Последействие неизбежно. Это нормально, но в конце концов это изнашивает организм.

В.: Могли бы Вы высказаться по поводу различия в сексуальном поведении между мужчинами и женщинами, которое охватывает Запад сегодня?

У. Г.: [Смеётся] Ты имеешь в виду феминистское движение? Это шутка.