Выходим на рассвете

— Командир и комиссар очень хотят этого. Но еще неизвестно, как распорядится командование. Спросили меня, я сказал — согласен. Но при одном непременном условии.

— Каком?

— Чтобы нашу роту сохранили как единое целое. Вы понимаете, надеюсь, что мною движет не только желание остаться командиром.

— Конечно! Мы все столько прошли вместе…

— Командир и комиссар согласны сохранить роту. Тем более что в полку нет еще половины состава. Добровольцев не хватало, а мобилизация в Красную Армию еще только начинается. Но время не ждет.

— Может быть, Красная Армия скоро перейдет в наступление?

— Весьма вероятно. Затяжной позиционной войны, думаю, не будет.

Гомбаш молчал, только с силой затянулся цигаркой. Ференц положил ему руку на плечо:

— Не отчаивайтесь. На войне всякое случается. Возможно, жена ваша жива-здорова, нашла прибежище где-нибудь, а может быть, тоже добралась до Красной Армии и служит, скажем, в госпитале. Весьма вероятно, ищет вас. Не теряйте надежды, товарищ Гомбаш! Может быть, мы найдем вашу жену, когда начнем наступать.

— Думаете, наступление начнется скоро?

— Так уверяет комиссар. Командир полка, правда, не такой оптимист. Ведь белые продолжают наступать. Уже взяли Тюмень.

— Давно?

— Несколько дней назад. Я спрашивал командира и комиссара, не слышали ли они о нашем батальоне. К сожалению, нет. Но думаю, что мы еще сможем встретить наших ломских товарищей на здешнем фронте.

— И тогда вернемся в свой батальон?

— Хорошо бы… Но что загадывать? Пока будем служить там, где нам назначат. Время партизанской самостоятельности кончается.

— Я понимаю. Но многие бойцы считают — мы не должны вливаться ни в какую красноармейскую часть, а должны оставаться сами по себе, пока не найдем свой батальон.

— Завтра, когда станет известно, куда нас назначат, соберем всех наших товарищей и разъясним. А сейчас — спать, товарищ Гомбаш! И не предаваться мрачным мыслям. Если жена жива — обязательно встретитесь с нею. И скоро.

— Почему вы так уверены?

— Потому что она, при ее характере и взглядах, обязательно будет в Красной Армии. Так что не падайте духом, дорогой мой друг. Спокойной вам ночи.

…На следующий день последовало решение командования включить роту в состав полка, в расположение которого она вышла. Роту сохранили в целости, командиром остался Ференц.

В тот же день полк был поднят по тревоге и форсированным маршем направлен к лежащей по дороге на Екатеринбург станции Белоярское, до которой было около тридцати верст. С противником — чехословаками — столкнулись на марше. Их удалось отбросить. Продолжили марш, но вскоре снова пришлось разворачиваться в боевой порядок: по колонне открыли стрельбу с опушки придорожного леса — наверное, кто-то указывал врагу путь полка. После недолгой перестрелки, отогнав противника, полк двинулся дальше. Но когда до назначенного места осталось верст семь, конный посыльный передал приказ: свернуть на другую дорогу, навстречу наступающим белым.

Так прошло несколько дней — тревожных, полных неожиданностей, когда приходилось то совершать быстрые переходы, то вступать в бой с напористым, часто невесть откуда появлявшимся врагом. Но вот наконец отброшенный назад противник на время притих. Полк отвели на отдых в ближнее село.

Пользуясь затишьем, хотя оно и могло прерваться в любой час, бойцы приводили себя в порядок — мылись в банях, чинили обмундирование, чистили оружие. Шла и усиленная политическая работа — комиссар полка и его помощники рассказывали о положении на фронтах, о том, что главный из них сейчас Восточный, где контрреволюция имеет наибольшие силы.

На второй день прошел слух, что прибывает пополнение. Перед вечером связные забегали по дворам, сзывая красноармейцев:

— На митинг! К церкви!

Вскоре шеренги полка выстроились на широкой сельской площади. Сразу же после этого на нее вышли и остановились напротив строя десятка три бойцов в австрийских мундирах, гимнастерках, косоворотках. Все они были смугловаты, черноволосы.

Вышел комиссар Шибаев, вскинул руку, воскликнул:

— Товарищи бойцы! Поприветствуем представителей мирового пролетариата, дорогих венгерских товарищей, вступающих в наши ряды! Ура!

— Ур-ра! — покатилось по рядам.

Шибаев, довольный, круто повернулся к вновь прибывшим и сделал знак рукой, и от тех отделился непомерно длинный, сухопарый, до блеска выбритый человек в кожаном картузе, с раздутой офицерской полевой сумкой на боку. Улыбнувшись Шибаеву, он сказал ему что-то, и комиссар громогласно объявил:

— Слово имеет товарищ Кираи из Москвы, представитель комитета бывших военнопленных.