Выходим на рассвете

— Состав всех редакций сейчас комплектуется в Москве. Приедете, будет видно, в какую газету вас назначить. Возможно, даже обратно сюда, на Восточный фронт, ведь он — главный. Решайте!

— Мне трудно… Я могу подумать?

— Если только очень недолго. Я должен уехать сегодня.

— Решайте, Гомбаш! — поднялся с завалинки Ференц. — Мне тоже не хочется расставаться с вами. Но в газете вы лучше употребите свои способности на пользу революции. А командира взвода мы найдем.

Янош ничего не ответил. Его бросило в жар. Остаться? Уехать? Очень, очень соблазнительно работать в газете. Так мечтал об этом всегда! Но не подумают ли товарищи, что Янош Гомбаш обрадовался первой же возможности убраться в тыл? А главное — Олек! Если остаться здесь, может быть, удастся напасть на ее следы? А уехать — значит еще больше отдалить надежду… Можно ли решиться на это?

— Так как же, товарищ Гомбаш? — прервал его мучительные мысли Кираи.

— Не знаю…

Кираи переглянулся с Ференцем, сказал:

— Понимаю, вам трудно решить. Ну что же, подумайте!

Гомбаш вернулся к своим бойцам, которые размещались в трех смежных дворах — он квартировал в одном из них вместе с несколькими красноармейцами.

У командира всегда найдется дело. Но Гомбаш, вернувшись во взвод, не мог заняться ничем — мысли крутились вокруг одного: уезжать с Кираи или отказаться?

Уже под вечер к нему пришел Ференц, отвел в сторону:

— Все-таки товарищ Кираи решил взять вас с собой. Сегодня же отправитесь вместе с ним. С командиром полка и комиссаром вопрос согласован. Сдавайте взвод вашему командиру отделения Кирьякову, собирайтесь. На вечерней поверке я объявлю роте о вашем отъезде. — И, помолчав, добавил: — Если вдруг что-нибудь станет известно о вашей жене, я вам немедленно напишу. Ведь вы сообщите мне, в какой газете будете работать?

— Конечно. Я вам сразу же дам знать…

— Скажу откровенно, дорогой Гомбаш, мне жаль расставаться с вами. Столько испытано и пройдено вместе.

— И мне… Я так благодарен вам — вы мой наставник, мой спаситель!

— Ну, полно! Зачем же так меня возвеличивать?

— Но я всегда буду помнить, как в лагере вы защищали меня от офицеров. Они меня в землю вколотили бы, не будь вас. И Ефима Кедрачева…

— Вот он-то, верно, ваш спаситель. Да, вам тогда повезло… Даже оказался полезным тот печальный случай.

— То есть?

— Вы стали большевиком.

— Это верно, что на пользу! — рассмеялся Гомбаш. — Как говорят русские, нет худа без добра. Я познакомился с Ефимом, через него с Валентином Николаевичем… — Гомбаш вдруг запнулся на полуслове. «И с Олек!» — сказал себе. Но вслух сказал другое: — Где теперь Корабельников и остальные наши, что остались в Тюмени? Хотелось бы знать…

— Может быть, здесь, на фронте, нам что-нибудь и станет известно. Тогда я вам сообщу.

Долго еще сидели они в этот вечер вдвоем, вспоминали Ломск и все связанное с ним, и долгий путь до тех мест, где сегодня пришла им пора расстаться. Расстаться до встречи, которая состоится неизвестно когда — как, впрочем, и неизвестно, состоится ли вообще…

Распрощались они как родные, близкие люди, как старший и младший брат. А вскоре после ухода Ференца Гомбаш с удивлением увидел, что возле него собрались все бойцы его взвода — им уже стало известно, что командир покидает их.

Каждому из бойцов Гомбаш крепко пожал руку на прощание, для каждого нашел теплое слово. Бойцы жалели, что он уезжает.

— Еще встретимся, товарищи! — сказал он под конец, искренне веря, что так и будет. Ведь он надеялся вернуться на Восточный фронт. Вернуться непременно.

Глава двадцать четвертая

Так вот она какая, Москва! С любопытством глядя по сторонам, Гомбаш, придерживая одной рукой на груди лямку тощего вещевого мешка, закинутого за плечо, а в другой держа свернутую шинель, шагал рядом с Кираи по широкой площади. Лязг трамваев, громыханье телег ломовиков по булыжной мостовой, урчанье проезжающих автомобилей… До площади, которая, как сказал Кираи, называется Театральной, они доехали на дребезжащем, обшарпанном трамвае. Дальше, по словам Кираи, оставалось идти недалеко, пешком скорее.

Всего час назад, когда резвое июльское солнце уже выглянуло из-за крыш домов, они сошли на Казанском вокзале, до которого, пересаживаясь с поезда на поезд, добирались от Екатеринбурга несколько дней.

Пока ехали от вокзала, Москва не показалась Гомбашу очень уж непохожей на те русские города, которые ему пришлось повидать: такие же церкви с куполами, как луковицы, магазины, витрины которых закрыты железными ставнями, на углах круглые деревянные тумбы с афишами и плакатами… Но когда они с Кираи вышли на Театральную площадь, Гомбаш понял: Москва неповторима. Выглядывают из-за зубцов кирпичной стены вычурные маковки старинного строения, на углу громоздится зеленоватое с мозаичными картинами на фасаде здание с крупной надписью «Метрополь», на площади — большой круглый фонтан, правда, без воды, а за ним высится величественное белое здание с четверкой вздыбленных коней над фронтоном, на котором, поперек высоких круглых колонн, растянуто алое полотнище с надписью: